Крах волшебного королевства. Красная лисица - Карл Хайесен

Когда машина остановилась, Джанкарло стал действовать стремительно.

С гибким шнуром, который он нашел в отделении для перчаток, в одной руке, и пистолетом — в другой он последовал за Харрисоном между кустами дрока. Он велел ему опуститься на землю, беззлобно толкнув в живот, потом, встав на колени и держа пистолет между ног, связал его руки за спиной. Потом то же самое проделал с ногами, туго стянув их шнуром в щиколотках. Для верности завязав узел, он отошел на несколько шагов и шумно помочился в траву. С запозданием спохватился, что не предоставил этой привилегии англичанину, но пожал плечами и выбросил это из головы. Он не испытывал к своему узнику никаких чувств. Этот человек был только средством, которое поможет ему приблизиться к его Франке.

Глаза Харрисона уже были закрыты, дыхание стало глубоким и ровным, потому что он заснул. Джанкарло наблюдал, как медленно поднимались и опадали его плечи. Он положил пистолет на траву и погладил пряжку на поясе, а потом эластичную подкладку на поясе трусов. Франка. Дорогая, сладостная, прекрасная Франка. Я иду, Франка. Мы будем вместе, всегда вместе, Франка, и ты будешь меня любить за то, что я сделал для тебя. Люби меня, моя прекрасная. Люби меня.

Джанкарло опустился на траву. Солнце играло на его лице. Подул легкий ветерок. Было слышно, как в траве гудят насекомые, а в кустах поют птицы. P38 был под рукой, и юноша был предельно спокоен.

13

Спящий Джанкарло выглядел совсем ребенком, измученным, усталым, с издерганными нервами. Он свернулся калачиком. Его подлинный возраст выдавала только чрезмерная худоба. Левая рука закрывала лицо от поднимающегося солнца, а правая зарылась в траву. Пальцы затерялись в листьях и стеблях, по-прежнему твердо сжимая рукоять P38.

Он видел сны.

Он грезил об успехе, о подвигах. В его лихорадочном мозгу толпились картины триумфа. Мужчины в синих «фиатах», несущиеся со своим эскортом к общественным зданиям столицы, прокладывающие путь сквозь лавины камер и микрофонов с гневными словами на устах. Комнаты, синие от густого дыма и споров, где все разговоры о Джанкарло Баттистини и Франке Тантардини и НАП. В воздухе — кризис. Кризис, зародыш хаоса. Кризис, посеянный и зачатый семенем маленького лисенка. Перед государственными мужами уже разложены бумага и перья приготовленные помощниками. Официальные печати с орлами будут всей тяжестью давить на каракули подписей… Будет отдан приказ, освобождена Франка, вырвана из рук врага рукой ее возлюбленного. Такой приказ будет отдан, в сонном и беспокойном мозгу Джанкарло это не вызывало сомнений. Потому что он сделал так много… он зашел так далеко.

Он сделал так много, и они не могли лишить его удовольствия получить награду. Среди образов спящего в поле юноши был еще один. Тюремные ворота, закрывающие небо и затеняющие улицу и двери, которые медленно распахнутся, отворяемые против их воли руками Джанкарло. Там была колонна полицейских машин, звучали сирены и горели огни полицейских мигалок, и в это июльское утро свет был ярким-ярким, в утро освобождения и возвращения его Франки. Она сидела среди них, как королева. В ее глазах было презрение к дубинкам и пистолетам.

Это будет величайшая победа, которую когда-либо одерживало движение НАП. Он любил себя, любил свой сон. И во сне Джанкарло стал шарить правой рукой, стараясь удержать воспоминание о Франке, о ее теле и омытой солнцем коже.

Но чары рассеялись. Зеркало треснуло. Сон отлетел со скоростью тигра, потревоженного у водопоя, пятно света, воспоминание и рябь. Потерянный и разбитый, он исчез, был разрушен. Дрожа от гнева, Джанкарло сел.

— Джанкарло, Джанкарло, — звал его Джеффри Харрисон. — Я хочу помочиться, но не могу с этими путами.

Харрисон увидел ярость на лице юноши, вены на его шее рельефно обозначились. Напряженность чувств этой маленькой свиньи напугала его. Он попытался отползти назад, чтобы избежать столкновения.

— Мне надо помочиться, Джанкарло. Я прошу не так уж много.

Юноша встал, с минуту не совсем уверенно держась на ногах, потом собрался с силами. Он огляделся кругом, рассматривая окрестности, словно они были ему совсем незнакомы и ему надо было их оглядеть, чтобы убедился в собственной безопасности. Он разглядывал длинную полосу, уходящую к горизонту, поля и отдаленные строения ферм мысленно деля их на секторы, чтобы изучить внимательнее. Харрисон видел, что юноша хорошо отдохнул, сон оживил его. В его спокойствии было что-то медлительное, напоминающее неторопливость рабочего, и вместе с тем что-то очень зловещее. Харрисон подумал: лучше было намочить штаны, чем будить его.

Джанкарло подошел к нему, его ноги легко ступали по упругой траве, избегая камней. Его рука с пистолетом была вытянута, он целился в грудь Харрисона.

— Не беспокойся, Джанкарло, я не играю в героя.

Итальянец подошел к Харрисону сзади. Отчетливо слышался шорох его шагов.

— Будь хорошим мальчиком, Джанкарло. Ты не знаешь, как это бывает. Я сейчас лопну, черт возьми…

Удар правой парусиновой туфли Джанкарло был свирепым. Носок врезался ему в спину, в плоть, образующую защитную стенку, предохраняющую почки. Боль была мгновенной, за первым пинком последовал еще один, сопровождавшийся столь же острой болью. Все они слились в один удар, и Харрисон повалился на бок.

— Ты маленькая свинья. Подлая… злобная… маленькая свинья…

Слова вылетали с выдыхаемым воздухом, голос был напряженным хриплым, Харрисон не мог глубоко вздохнуть. Снова боль — последствия побоев в амбаре были еще чувствительны. Боль прежних ушибов смешивалась с болью новых. Харрисон посмотрел вверх в глаза юноши, в них было что-то животное, примитивное. Где они их делают, этих чертовых ублюдков? Где эта поточная линия? Где фабрика, штампующая этих омертвевших, черствых и жестоких людей. Где этот чертов камень, под которым выводятся эти змееныши?

Медленно и осторожно юноша нагнулся за спиной Харрисона и, не отрывая дула пистолета, образующего вмятину на гладкой и безволосой коже за ухом, свободной рукой стал развязывать шнур. Это было делом нескольких минут, и Харрисон почувствовал, как освободились его запястья и лодыжки, и в них заструилась кровь. Он не стал дожидаться, когда ему разрешат встать, и неуверенно поднялся на ноги, затем пьяной походкой прошел полдюжины шагов и расстегнул молнию. Мощно бьющая струя и благо опорожнения. Вот к чему это теперь свелось: десять минут переговоров, побои, пистолет, приставленный к затылку — и все из-за того, что он хотел помочиться. Его столкнули в выгребную яму, низвели до состояния животного. Он смотрел вниз на прозрачную,