Всё и ничего. Как выжить в одиночку? - Лариса Королева

расположить к себе собеседника), и в очередной раз думала о том, что Григорьев и Браилов одного возраста, обоим под пятьдесят, работают в одном Агентстве, оба занимаются и расследованиями, и публицистикой, и адвокатской практикой – а какие разные люди!

– И решил я сделать об этом материал. Идея была такая: взять интервью у судьи, который выносил смертные приговоры, а также у священника, который исповедовал смертников. Хотел также побеседовать с приговорённым, а в идеале – встретиться ещё и с исполнителем. Со священником никаких проблем, поговорил. Судью тоже найти оказалось не проблема, от него же я узнал, где происходит исполнение приговоров. В России таких мест было не так уж и много. По молодости и наивности, учитывая, что тайны из расстрелов осуждённых уже никто не делает, я полагал, что приеду в тюрьму, спокойно встречусь с первым лицом, и он мне обо всё расскажет.

Однако когда я приехал в тюрьму, начальник неожиданно заявил, что у них ничего такого не происходит. Дескать, приговорённые у них только содержатся, а потом их увозят куда-то далеко-далеко, чуть ли на Крайний Север. А куда именно, даже он не знает, потому что информация засекречена. И говорил он настолько убедительно, что я был готов ему поверить.

Но ситуацию изменила случайность. Пока мы беседовали с начальником тюрьмы в его кабинете, туда неожиданно заскочил испуганный лейтенант, в руках у него была деревянная дубинка. Он что-то пытался сообщить начальнику, но тот парня грубо одёргивал в стиле «заткнись» и «пошёл вон». Так обычно ведут себя люди, которым есть что скрывать. И в голову закралась мысль о том, что он сказал мне неправду. Но как это проверить?

Начальник тюрьмы выкинул лейтенанта из кабинета, схватив его за шиворот. А мне оставалось только вежливо попрощаться и выйти самому, пока не вышвырнули. Но тут он совершил большую ошибку – не распорядился, чтобы меня проводили до выхода. А их было два. Одна проходная – та, через которую я пришёл, а вторая – ведущая во внутренний двор, где находились и камеры заключённых, и административные здания. Я стою и думаю, как же туда попасть, и вдруг вижу, что возле лестничного пролёта стоят двое курсантов в военных формах училища МВД. По нашивкам я определил, что это выпускной курс.

Нужно было сделать так, чтобы они заговорили со мной первыми. Для таких целей у меня всегда была в кармане пачка фирменных сигарет. Я стал неподалёку от них и закурил. Как я и ожидал, парни попросили у меня сигареты. Я их угостил, и завязался разговор. Ребята спросили: «А ты что, тоже сюда по распределению?» Я понял, что это шанс, и ответил: «Да». А далее последовал закономерный вопрос: «А почему ты не в форме?» Я опять нашёлся, сказал, что утром пролил на китель кофе, пришлось постирать, ещё не высох.

Ребята спросили, где я остановился. «В гостинице, – говорю, – я тут сегодня первый день». – «А почему в гостинице? Зачем тебе тратить деньги? Здесь прямо на территории есть небольшое общежитие для таких, как мы». – «Да? Интересно посмотреть». – «Пойдём, покажем». И тут возникла ситуация «хочется и колется». С одной стороны, мне нужно было довести до конца дело, ради которого приехал, а с другой – я осознавал, что незаконно проникаю на режимный объект, и что мне за это грозит по закону…

У Григорьева зазвонил телефон, он ответил невидимому собеседнику, что сейчас занят, и, если нет ничего срочного, то перезвонит позже. Брока взглянула на свой сотовый, удостоверилась в том, что запись идёт, и снова перевела взгляд на шефа. На этот раз ей не приходилось изображать заинтересованность, её действительно захватил рассказ, переходящий в детектив.

– И я решил рискнуть, – продолжил Дмитрий повествование. – Ребята меня провели без проблем. Человек на проходной был чем-то отвлечён и не обратил на меня внимания. Наверное, потому что я шёл между курсантами, а они-то были в форме. Теперь надо было, как минимум, выудить максимум информации. Заходим мы в комнату, где они жили вдвоём, и парни говорят, что есть и одноместные, и вообще пустые. Выход в город свободный. Я изобразил бурную радость и решил, что ребят надо подпоить, чтобы снять психологический барьер и разговорить на интересующую меня тему. И я предложил обмыть знакомство и будущую совместную службу. При этом выходить за проходную мне было нельзя, назад бы я уже никак не вернулся. Но один из курсантов сказал, что всё в наличии.

Во время распития первой бутылки водки разговор пошёл более непринуждённый, а потом в ход пошла вторая, и я принялся внедрять собутыльников в интересующую меня тему: «Здесь же содержатся особо опасные преступники, а также смертники…» – «Да, а ещё здесь проходят казни». И я понял, что правильно приехал. А потом я сказал, что здорово было бы лично увидеть приговорённого, например, того отморозка, что зарезал свою родную сестру и трёх её малолетних детей. (Я читал приговор по этому делу в местном суде.) А парни говорят: «Да без проблем». Привели в комнату прапорщика, налили ему стаканчик, он провёл нас в здание тюрьмы, открыл дверь камеры с заключённым, и у меня была возможность несколько минут с ним пообщаться.

Я спросил, подал ли он прошение о помиловании. Смертник ответил, что подал, но не надеется на положительный исход и хочет, чтобы его побыстрее расстреляли. Я спросил, что он сейчас думает о своём преступлении, и он ответил: «Я жутко раскаиваюсь. Каждую ночь мне снится, что сестра с детьми заходят в дверь моей камеры, стоят и смотрят и ничего не говорят. А мне страшно. Я кричу во сне». Скорее всего, у человека уже начина «ехать крыша». И ещё он сказал, что хочет пред казнью пообщаться со священником, исповедаться. А вдруг Бог его простит?

Аста, которая до этого момента не позволяла себе задавать вопросы и подавать реплики, чтобы не сбить рассказчика с мысли, не выдержала и выразительно произнесла:

– Какие все становятся верующие за решёткой! Особенно перед смертью.

У Григорьева снова зазвонил телефон, он взглянул на дисплей и сказал:

– Извини, Аста, но надо ответить. Заодно и покурю на свежем воздухе.

Шеф встал и пошёл к выходу, а журналистка остановила запись, отмотала её немного назад и убедилась в том, что, несмотря на фоновую музыку, хрипловатый голос Дмитрия хорошо различим, и проблем с расшифровкой не будет.

Вернувшись к столу, Григорьев снова извинился:

– Прости, но у меня только десять минут, потом надо бежать. Давай я тебе коротко дорасскажу концовку этой истории и помчусь… Итак, с приговорённым я поговорил. А потом попросил у выводного, который был уже изрядно выпивший, показать место, где происходит исполнение приговора. Он удивился: «Что ты так этим интересуешься? Да тебе за время службы всё это надоест».

Но показал. Местом казни оказалась такая же камера, в каких сидят заключённые, только там не было ни нар, ни столов, ни стульев, просто пустые стены. А внизу – кран и смыв. К приговорённому приезжал прокурор и сообщал, что его прощение о помиловании отклонено, и приговор будет приведён в исполнение. После чего под видом конвоира осуждённого выводит уже исполнитель. Приговорённый считает, что его просто переводят в другую камеру, и у него есть какое-то время в запасе, хотя бы день-два. Он не предполагает, что всё произойдёт именно сейчас. Смертник входит в открытую камеру, замечает, что в ней ничего нет, но даже не успевает ни удивиться, ни испугаться, как исполнитель стреляет ему со спины прямо в сердце. И потом контрольный выстрел в голову.

– Ужас, – тихо выдохнула журналистка, живо представившая себе эту картину, а директор МАРСа продолжил:

– В это время в соседней комнате находились прокурор и врач, которые заходили в камеру и удостоверяли смерть.

– А тело?

– Вывозили на закрытое кладбище и там закапывали. Процедура расстрела в те времена была не очень частой, и исполнитель приезжал откуда-то издалека. На его месте службы никто даже не знал, что у него есть ещё и вторая работа. Вроде уехал человек в командировку – и вернулся. Что он там делал, держалось в строжайшем секрете. Только отпуск у исполнителя был дольше и прибавка в зарплате полагалась…

Когда я всё это