Умница - Хелена Эклин

Эдит. Мы так смеялись, что не услышали, как она вошла. Она выглядела изможденной – возможно, из-за холода. Скулы резко проступили, а на щеках пылали два алых пятна. Она повернулась к Морин.

– Вы еще здесь? Мы ведь договорились: с девяти до четырех.

– Я осталась на чай с Шарлоттой.

– Я не могу платить за переработку.

– А я и не жду оплаты.

Морин встала и отнесла тарелку в раковину, а потом с поистине королевским достоинством выдавила на губку каплю моющего средства.

– Шарлотта сама все уберет, – сказала Эдит. – Уверена, ваша семья вас заждалась.

Беф бургиньон, который мы приготовили, вдруг неприятно забурлил у меня в желудке. «Ваша настоящая семья» – вот что имела в виду Эдит. Морин ушла, а мне так хотелось броситься за ней, обнять и пообещать, что до конца жизни я буду называть ужин «чаем».

После этого она больше не задерживалась. Мы успевали перекинуться парой слов в конце ее рабочего дня, но все бесповоротно изменилось. Когда я уехала, мы недолго перезванивались, но разговоры становились все короче, а вскоре остался один только обмен рождественскими открытками. Однажды я получила от нее пустой конверт, на котором было нацарапано только мое имя. Меня задело, что она не потрудилась написать хоть пару строк, но потом, во время одного из звонков Эдит, я узнала, что у Морин ранняя стадия болезни Альцгеймера и теперь она живет в доме престарелых. В следующий свой приезд в Великобританию я навестила ее, но она уже не смогла вспомнить моего имени.

Я нажала на паузу и смахнула слезу. Из ванной донеслись плеск воды и болтовня Стеллы. Потрясающе, подумала я, она купается и, похоже, в полном восторге. Как Ирине это удалось?

Стелла лежала на животе, вытянувшись на всю длину ванны. Ирина сидела рядом на закрытой крышке унитаза и улыбалась. Я присела на бортик, опустила руку в воду и тут же отдернула. Вода была горячей – точнее, теплой, как и полагается. Когда Пит набирал воду такой же температуры, Стелла орала так, будто ее хотели сварить живьем. А сейчас вот вовсю резвилась, гоняя ладошками волны. Я поймала себя на том, что улыбаюсь Ирине, и она улыбнулась мне в ответ. Стелла перевернулась на спину. Кожа у нее порозовела, как у младенца. Я вдруг ощутила безграничную радость и на мгновение словно перенеслась в другой мир – как в те минуты, когда я каталась на серфе и увидела рядом с собой дельфинов.

10

На следующее утро, в субботу, Стелла впервые в жизни вышла из комнаты уже одетая. Правда, выбрала она странное платье – мешковатое, бесформенное, почти до самых пят. На бирке был указан размер: «На десять лет» – неудивительно, что Стелла почти тонула в этом наряде. Он вместе с другими вещами достался нам от двоюродной сестры Пита и долго пролежал на самом дне комода – я убрала его туда, рассудив, что маленьким девочкам не пристало носить черное.

– Я испекла вафли, твои любимые, – сообщила я. – Сегодня у нас семейный день. Папа проведет его с нами.

Пит уже сидел за столом и доедал вторую вафлю.

– Можно я поем у себя? – спросила Стелла.

– Если останешься, я тебе почитаю, – предложила я (сработал же этот трюк у Ирины). У меня уже лежала наготове книга «Кораблекрушения: Истории бедствий на море». Но Стелла покачала головой.

– Ну ладно, – смирилась я. В идеале семья должна собираться за одним столом, но если маленькие уступки помогают удерживать хрупкий мир, зачем лишний раз испытывать его на прочность? Я мысленно отметила успехи Стеллы: два дня в школе без происшествий, купание в ванне, самостоятельное расчесывание. Внутри забрезжила надежда на то, что ее гиперчувствительность – лишь этап, который скоро пройдет.

– Сегодня поедем в заповедник, – объявила я. – Там живут соколы-сапсаны.

Стелла не любила зоопарки, не выносила, когда зверей запирали в клетки, но это место было особенным: животных там выхаживали и отпускали, а насовсем оставались лишь те, кто не выжил бы в дикой природе. Я даже позвонила заранее, чтобы удостовериться, что там точно нет клеток.

– Ура! – радостно воскликнула Стелла, и Пит поймал ее за руки и закружил по комнате. На душе у меня потеплело.

Заповедник встретил нас густой смесью неприятных, удушливых запахов: хлорки, кошачьего наполнителя и навязчивых ароматов, которые принесли с собой посетители, – их лосьонов для кожи, лаков для волос, кондиционеров для белья. Люди даже не подозревают, как сильно пахнут. И как только собаки нас выдерживают! Телефон у меня в кармане вдруг пискнул. Когда я увидела сообщение от Шери, сердце замерло на мгновение. Правда, Шери обошлась коротким: «Спасибо за открытку и подарок!» «Пожалуйста, – написала я. – Мир?»

В ответ пришел лишь смайлик с поднятым большим пальцем. Я уставилась в экран, надеясь, что появится еще хоть что-то. Но молчание говорило громче любых слов. В этом сухом «все супер» слышалось отчетливое «оставь меня в покое». Продолжать разговор Шери не собиралась – по крайней мере пока.

Птицы жили в стеклянных вольерах без крыш. Пустельги и соколы устраивались на жердочках и с интересом наблюдали за посетителями. Стелла завороженно любовалась ими. Птицы казались спокойными и довольными жизнью, и это радовало, и в то же время грустно было думать об их утраченной свободе. В глубине души мне даже хотелось, чтобы они вылетели из вольеров, отыскали в музее открытое окно и выпорхнули на волю.

– Тебя тошнит? – прошептал Пит, и я вдруг заметила, что прижимаю ладонь ко рту. Я покачала головой. Сизифова пытка токсикозом продолжалась: ощущение, что меня вот-вот вывернет, не проходило, но облегчения так и не наступало.

– Все в порядке, – ответила я. – Все отлично. – Я сплела наши пальцы, радуясь, что сегодня Пит почти не достает телефон из кармана.

Пока Стелла разглядывала стервятников, я воспользовалась моментом и рассказала Питу, что накануне Стелла согласилась принять ванну под присмотром Ирины.

– Ничего себе! – изумился он. – Хорошо, что Стелла общается и с другими взрослыми. А то вы с ней слишком близки.

Меня задели его слова. К чему он клонит? Я сделала глубокий вдох. Наверное, это вовсе не подколка, а просто констатация факта.

– Кажется, ей и вправду понравилось с Ириной, – сказала я.

– А тебе полезно хоть немного расслабиться, – добавил Пит и покосился на Стеллу, чтобы убедиться, что она нас не слышит. Она ведь ничего не знала о выкидышах. – Покой точно не будет лишним после всего, что тебе пришлось пережить в прошлые разы. Ты ведь и с работы ушла, чтобы отдыхать побольше, разве не так?

Я нахмурилась. Одна мысль о нескольких часах в одиночестве, без Стеллы, без привычных забот о ней, наполняла меня тревогой. Я терпеть не могла оставаться одна. В семь лет врачи обнаружили у меня опухоль щитовидной железы. После ее удаления меня ждало следующее испытание – радиоактивный йод. Его давали в жидком виде. Доктор предупредил, что, после того как я выпью йод, я сама стану радиоактивной и нужно будет пять дней держаться от людей на расстоянии по меньшей мере шести футов.

Мама не объяснила мне, что такое щитовидка и как действует этот «волшебный» напиток. Ее туманные, расплывчатые ответы породили во мне чувство страха – мне казалось, что от меня скрывают ужасную правду, что во мне затаилось нечто страшное и зловещее и именно поэтому меня нужно изолировать от всех.

Днем меня проведывала Морин, а вечером заглядывала мама, чтобы пожелать спокойной ночи. Остальное время я простаивала у окна, наблюдая, как соседка из дома напротив каждое утро провожает детей в школу, а после обеда приводит назад. Вечером в их уютной гостиной зажигался свет, и все семейство собиралось у телевизора. Они ели оладьи с маслом и нежно жались друг к дружке, а я смотрела на это, и из моих глаз нескончаемо лились слезы, а во рту было сухо-сухо. На третий день заточения мне начало казаться, что обитатели кукольного домика наблюдают за мной. Ритмичный стук в радиаторе стал напоминать странный, настойчивый сигнал. Стены вздымались, как ткань на ветру. Моя жизненная энергия будто вытекала из меня по капле и растворялась вокруг.

На пятый день я перестала говорить.

Через неделю все стало как прежде. Это время доказало мне, что наша личность