Тридцать сребреников в наследство - Татьяна Рябинина

— Тьма кромешная и скрежет зубовный, — усмехнулся отец. — Прости, милая, но я в этом участвовать не буду. Стар я уже для придворных интриг. Да и не выйдет ничего дельного, уверен.

Стукнув с досады кулаком по столбику беседки, Анна сбежала по ступенькам.

— Эй, Нюта! — окликнул ее отец.

Анна обернулась.

— Участвовать не буду. Но и мешать тоже не буду. Считай, что соблюдаю нейтралитет.

«Вот старый лис, — думала она, быстро шагая по дорожке, ведущей к дому. — Нейтралитет у него, видите ли. Тоже мне Швейцария. Самый удобный вариант. Выгорит дело — получит свое. Нет — останется при своих. Да и так ли уж ему нужны эти деньги, в его-то семьдесят восемь!»

Анна прошла еще немного и вдруг как вкопанная остановилась от жуткой мысли. А ведь отец-то прав! Все может получиться. Но кто сказал, что Кирилл, Зоя, Валера и Женя захотят делить деньги матери на всех?

Ведь по закону-то опекунами матери будут только они, а никак не брат или племянники.

Глава 12

Никита со Светой шли по берегу, держась за руки. Купание освежило мало. Даже у запруды глубина обмелевшей речки была примерно по пояс. Только в одном месте, «в яме» под камнем можно было окунуться по шею. На мелководье дрызгались ребятишки, у «ямы» толпились солидные матроны средних лет, поторапливая друг друга: «Искупались? Дайте и другим».

Жара немного спала, но духота стала еще сильнее. На горизонте неподвижно стояли страшноватого вида тучи, похожие на манный пудинг с черникой. Густой, вязкий воздух сочился изматывающим ароматом травы и цветов. Сердце билось мелко и часто, словно подпевая стрекоту кузнечиков.

Никиту так и манила часовня на горке. Он по-другому пробовал на вкус навязшие в зубах слова «господствующая высота». Вот она — по-настоящему Господствующая Высота. Над всем. Он смотрел на часовню, и почему-то так сладко щемило сердце, что хотелось плакать.

Такие церковки, похожие на рубленные древнерусские терема, он часто видел, когда служил на севере. Узорные венцы деревянных срубов, шатровые скаты вместо привычного округлого купола, окошки в резных рамах. Только эта часовня в отличие от своих северных сестер еще не успела почернеть от дождей и морозов, она была как юная послушница среди суровых монахинь, и необычной яростной синью пылали две крохотные главки под золочеными крестами.

— А часовня открыта? — спросил Никита.

— Обычно нет. Но рядом в избушке живет сторож Петрович. Кто попросит, тому и откроет. И свечи продаст. Там и службы бывают, правда, редко. Раньше каждое воскресенье священник приезжал из Волхова. Но народу почти не было, да и петь некому. Так что теперь только по большим праздникам служит.

— Давай зайдем?

— Давай, если хочешь, — пожала плечами Света.

— А ты не хочешь?

Она только улыбнулась, чуть растерянно и беспомощно. Света всегда улыбалась так, когда он уходил в церковь, а она оставалась дома. Пытался поговорить с ней об этом, но Света каждый раз уходила от разговора, а настаивать не хотел. Да и сейчас, наверно, не стоило, но не удержался:

— Скажи, Свет… Ты совсем в бога не веришь?

Ее лицо порозовело, глаза странно заблестели. Помолчав, Света тихо сказала, почти прошептала:

— Ну почему же… Скорее, хотела бы поверить. Особенно когда Маша в реанимации лежала. Только… не знаю, как объяснить. Словно не дает что-то, не пускает, — она как будто переступила некую запретную черту, и слова вдруг полились свободно: — Нас всех крестили. Дедушка настоял. Он верующий был. Это ведь его часовня, по завещанию. Его святого — Феодора Стратилата. Он, дедушка, у всех своих внуков крестным был. Только вот бабушка… Она… как ведьма из сказки, до чего не дотронется, все отравит. Так все высмеивала… Даже не знаю, почему она так ненавидит церковь.

— Может, все дело в ее отце? То есть отчиме? — предположил Никита. — Все-таки сотрудник госбезопасности. Да и первый муж — ответственный работник.

— Может быть. Но мне кажется, все дело в прабабушке.

— Почему? — удивился Никита.

— Она ведь не только мужа предала, но и веру. Они же венчаны были. А человек больше всех ненавидит тех, кого предает.

— Ты хочешь сказать, ненавидит, поэтому и предает? Но ведь твоя прабабушка…

— Ты не понял! Все наоборот. Предает, поэтому и ненавидит. Не может простить другому свой собственный грех. Ведь он, другой этот, — как вечное напоминание. Вот и вера ей была — как постоянный укор. Проще убедить себя: бога нет, поэтому можно делать все, что захочу. И дочь так воспитала. А что касается меня… Знаешь, Кит, я, наверно, еще боюсь, что если поверю по-настоящему, стану такой же, как Галка.

— Ну это уже глупость! — усмехнулся Никита. — У нее, может, вера и есть, а вот любви — ни на грош. А вера без любви — это просто фанатизм. Знаешь, в нашем храме есть такая группка. В основном бабки, но и несколько молодых тоже. Я раньше думал, что у всех женщин в церкви лица чем-то похожи. А потом понял, что похожесть только в отсутствии косметики, да волосы под платком. У одних глаза добрые и какие-то безмятежные, что ли. А у других — злые и пустые. Как у Галины. Так вот бабы эти учат всех, как надо правильно креститься и свечи передавать, орут на девчонок, которые осмелятся в брюках в храм зайти. Вечно у них суета какая-то. То листовки раздают против всего подряд, то подписи собирают за канонизацию умершего месяц назад якобы великого старца, а то еще кляузы пишут в епархиальное управление: батюшки, мол, неправильно исповедуют и проповедуют.

Света вдруг звонко расхохоталась и бросила в воду сосновую шишку.

— Ты чего?

— Да так, вспомнила. Галка наша заявила, что замуж выйдет только за священника. В смысле, будущего священника. Специально на регентские курсы поступила при семинарии, хотя голос у нее, как рашпиль. И никто-то на нее, бедную, не позарился, даже выпускники, а уж те только и думают, где бы невесту найти, регентш разбирают влет. Как говорится, без матушки нет и батюшки. Теперь она еще больше бесится. И считает, что за грехи родителей безвинно страдает. Особенно матери — с ее-то неприличной профессией.

Часовня оказалась закрытой на большой амбарный замок. Точно такой же красовался и на двери обшитой тесом сторожки.

— Похоже, Петрович ваш тю-тю, — разочарованно вздохнул Никита.

— Да он в деревне водку жрет у сеструхи!

Обернувшись, он увидел на тропинке за оградой белоголового парнишку лет восьми на непомерно огромном для него велосипеде, наверно, отцовском. Мальчишка сидел