Другой - Саша Береста

— Ну-ка…

— Что? — похлопав глазами, спросил собеседник, немного не

понимая реакции Голиафа, но все-таки продолжил — Разве это не так? Люди веками, тысячелетиями изучали науку и только науку! И вот, наконец, мы живем в то время, когда можно думать только о своих чувствах и чувствах других людей, казалось бы, но..! Эх…

Абатуров медленно кивнул, чуть сщурив глаза.

— Хочешь сказать, наука больше человечеству не нужна? — неконтролируемая улыбка вдруг появилась на лице юноши, и она могла бы стать еще больше, если бы Голиаф не остановил её.

— Угу… — ничего не заметивший Дмитрий глотнул виски, — Ты не согласен?

«Зачем ты вообще учишься на инженера?» — витал в голове у Абатурова вопрос, который он все-таки не решился озвучивать. Смотря слегка диковатым взглядом на собеседника, Голиаф чувствовал, что сердце его бьется все быстрее.

Он первый раз расскажет о своей идее.

Приблизившись к Дмитрию, почти к самому его носу, Голиаф, не отрывая от него своего мертвого, но оживленного ожиданием взгляда, наслаждался дискомфортом собеседника. Студент прекрасно понимал, что нарушает личные границы, но не собирался с этим ничего делать.

— И что же ты делал бы без науки?.. — почти шепотом спросил юноша у Дмитрия, чьи глаза растерянно бегали по лицу собеседника, не зная, за что зацепиться.

— Я же сказал… Я бы любил, радовался и…

— Зачем тебе любить и радоваться?

— Как зачем? — почти обиженно спросил тут же испугавшийся студент,

— Ты задаешь странные вопросы… Да и я этот разговор начал не с той целью, чтобы… Ну… Ты понимаешь…

Шумно вдохнув воздух носом, Голиаф откинулся на спинку барного стула. В его глазах погас огонь, сделав их вновь бледными, и Абатуров отвернулся к столику, потеряв интерес к Дмитрию, который тем временем продолжал растерянно оправдываться:

— …да и не хотел я… Я думал, я тебе на универ пожалуюсь, ты мне тоже… Так, поговорим о пустом, да и все, а ты…

— Я не спрашивал.

— А?..

На юношу устремились два голубых бесчувственных зрачка.

— Ты отвечаешь мне, когда я тебя не спрашивал. Мне совершенно плевать на то, какие у тебя там были причины, — в глазах Голиафа мелькнуло презрение, после чего юноша снова отвернулся, смотря в стену, но продолжая говорить, — Ты обычная помойная крыса, Дима. Ты ничего не понимаешь и ничего не стоишь. Ты не знаешь, что делаешь со своей жизнью, а спрашиваешь меня о моей. Ты — расходный материал, — вновь голова повернулась на юношу, а вместе с ней и два страшных глаза, — Тобой контролируют эмоции, а живешь ты ради чувств. Ты тратишь свое существование на девушек и выпивку, потому что первое дает тебе эмоции, а второе помогает их заглушить. Ты жалок, и мне противно с тобой разговаривать.

Вновь отвернувшись, Голиаф отпил немного виски, словно ничего и не произошло. Дима же, больно сжав кулаки, прикусил губу изнутри, после чего встал, резко двинув стулом, и ушел из бара.

Голиаф вновь достал телефон и, разблокировав его, хотел почитать про лекцию, но вдруг услышал старческий голос почти над своим ухом:

— Молодой человек, извините, я подсяду?..

— Садитесь, — не поворачиваясь, в своей обычной манере ответил Голиаф, продолжая читать текст на экране.

Около пятнадцати минут потребовалось Голиафу, чтобы понять, что старик, теперь сидящий рядом, не стесняясь рассматривает его и даже ничего не заказывает хотя бы ради приличия. Решив отомстить, Абатуров устремил притупленный взгляд на старика, начиная рассматривать в ответ, и какого же было его удивление, когда ответная реакция у этого внезапного седого господина отсутствовала! Заинтересованный, Голиаф, внимательно рассмотрел старое, морщинистое лицо с седой, но заметно ухоженной бородой, что шла тонкой дорожкой от его уха, постепенно расширяясь, захватывая подбородок и искусно скрывая ямочку над верхней губой, после послушно сужаясь до неширокой дорожки вновь, доходя таким образом до другого уха. Глаза были красивого зеленого оттенка, казались открытыми, но немного грустными, а седые, забранные назад волосы блестели, освещаемые желтой барной лампой. Незнакомец улыбнулся юноше, но улыбка эта была погребена под густой бородой, поэтому догадаться можно было только по чуть прищурившимся глазам.

— Я застал вас врасплох?

— Нет, — не отрывая пытливого взгляда, ответил Голиаф.

— Я думаю, что так оно и есть. Я слышал, как вы разговаривали с молодым человеком, и тема вашего разговора меня… Довольно заинтриговала. Что вы имели в виду, когда так выражались о чувствах?

— О каких?

— О чувствах в целом. Вы сказали, что ваш друг живет ради чувств, почему?

— Потому что так и есть.

— Вы считаете, что эмоции и чувства не нужны человечеству? Правый уголок губ юноши сам дернулся в улыбке.

— Совершенно верно.

Старик прищурил глаза, вскоре снова улыбаясь.

— Почему?

— Эмоции сильно стопорят прогресс. Если бы не было эмоций, прогресс был бы куда значительней.

— И для кого же тогда этот прогресс будет нужен?

— Для людей.

— Зачем он будет нужен людям без эмоций и без чувств?

— А зачем он людям с эмоциями и чувствами?

Мужчина поднял брови, не ожидая подобного вопроса, и даже хотел что-то сказать, но решил, что что-то доказывать сейчас довольно бесполезно. Помолчав немного, он все же спросил:

— Как вас зовут?

— Голиаф.

Мужчина довольно сильно удивился:

— Ваши родители не читали Библию?

— Не думаю.

— Что ж, это понятно…

— Меня не обижают ваши слова.

— Я рад слышать это, — улыбнулся старик.

— Нет. Вы не поняли. Я не умею чувствовать.

— Не умеете? — с искренним любопытством поинтересовался мужчина.

— Не умею. С раннего детства я не был похож на остальных. Все вокруг смеялись так громко, а плакали так искренне, что я начинал завидовать. Я не умел этого. Потом я понял, что нужно делать, чтобы тебя считали обычным, но я каждый раз контролирую каждую эмоцию, которую собираюсь сделать, — в глазах студента вновь проснулся опасный огонек, минувший его совсем недавно, — Но только сейчас я понял, что это не отклонение и не порок. Я послан человечеству. Люди должны стать такими же, как я, мы должны убрать из жизни грусть и радость, и тогда научный прогресс будет неминуем, — Голиаф развернулся к старику полностью, становясь к нему слишком близко, надеясь вызвать ту же реакцию, какая была у Дмитрия, но с удивлением и интересом обнаружил, что незнакомцу вовсе не неприятно. Ему все равно. Это только разогрело интерес, — Все ненужные эмоции и чувства опьяняют, не дают здраво мыслить. Если бы был способ избавить человечество от этого порока, мы бы шагнули на несколько сотен тысяч лет вперед, у нас были бы технологии, недоступные более никакой расе во Вселенной,