Читатель предупрежден - Джон Диксон Карр

ни малейшего представления о том, что станет свидетелем преступления, от обстоятельств которого волосы у юристов стали бы белыми, как парик, и которое создаст небывалый прецедент, способный огорчить не только представителей закона, но и докторов. Тем не менее на душе у Сандерса было неспокойно. И даже чудесный весенний день с легким ветерком и ясным безоблачным небом не мог развеять его тревогу. Поезд оказался переполнен, так что Сандерсу даже не удалось вытащить из кармана письмо и снова изучить его с такой же дотошностью, с которой он изучал через микроскоп опытные образцы.

Разумеется, никаких причин для беспокойства не было. Марсия Блайстон по-прежнему оставалась его невестой, пускай в тот момент она и находилась в шести тысячах миль от него, где-то в Гонолулу. В кругосветный круиз ее семье пришлось отправиться из-за небольшого скандала, связанного с убийством Хэя. Ее отец так некстати оказался втянутым в этот скандал. Она не очень-то хотела уезжать, – впрочем, Сандерс не винил Марсию за чувство приятного предвкушения, которое вызывала у нее предстоящая поездка. И она часто писала ему. Письма были очень подробными, иногда веселыми, причем, как ему казалось, даже слишком веселыми. Он предпочел бы получать от своей невесты более сентиментальные или даже страстные послания. Но однажды в Греции Марсию внезапно охватило сентиментальное настроение, и Сандерс получил именно такое письмо, после чего несколько дней ходил с мечтательным видом.

Однако такое случалось редко. К тому же в последнее время ему не давал покоя некто по фамилии Кесслер, который стал слишком часто появляться в письмах Марсии.

Сперва он промелькнул как бы между прочим: «Пассажиры на борту совершенно отвратительны, но один человек произвел на нас благоприятное впечатление. Кажется, его фамилия Кесслер». Затем недавно она написала: «Мистер Кесслер в этом круизе уже в четвертый раз и очень нам помог». А еще: «Слышал бы ты, как Джеральд Кесслер рассказывал о своем путешествии на верблюде через Гоби!» К черту Гоби, а заодно и этого хлыща! При этом она всегда писала «мы», но начиналось все с «Джеральд Кесслер рассказывал нам», а заканчивалось: «Джерри сказал».

Сандерс видел, что во время плавания это случайное знакомство перерастает в нечто большее, так же ясно, как морской офицер, отмечающий на карте движение своего крупного лайнера от порта к порту. Кесслер никак не давал ему покоя. Он лишь смутно представлял себе лицо соперника, хотя Марсия прислала их совместное фото из Йокогамы: на нем высокий вальяжный Кесслер был запечатлен в белых фланелевых брюках и с трубкой в зубах. В своем воображении Сандерс невольно наделял Кесслера выдающимися достоинствами. В холодной промозглой Англии, в период между декабрем и мартом, он получал эти письма с историями о теплых водах, разноцветных фонариках и местах, где все кажется таким прекрасным в тени цветущих миндальных деревьев. От таких рассказов Сандерс, изучавший внутренности трупов по поручению полицейского патологоанатома, временами впадал в уныние. А тут еще этот безликий Кесслер. Теперь они были в Гонолулу. Сандерс смутно представлял, где Гонолулу находится. Он только знал, что там играют на гитарах и надевают друг другу на шею цветочные гирлянды. Но прекрасно понимал, какое губительное воздействие все это могло оказать на девушку вроде Марсии Блайстон.

Кесслер, Кесслер, Кесслер! Кстати, а что насчет еще одного субъекта, о котором она упоминала в своих письмах лишь мельком? И не мог ли Кесслер служить лишь ширмой?

Вместе с тем временами Сандерса мучил вопрос: не начал ли он сам терять интерес к Марсии? При виде очередного послания рядом с окошечком для писем его далеко не всегда охватывали привычные чувства. Иногда, читая бойкие, цветистые описания Марсии, он с трудом удерживался, чтобы с грустью не воскликнуть: «Свет очей моих, не болтай ерунду!» В такие минуты совесть укоризненно грозила ему пальцем, но он ничего не мог с собой поделать.

Таково было его настроение, когда он отправился на выходные в Форвейз – загородный дом Сэма Констебля. Возможно, это отчасти и стало причиной дальнейших событий, этого Сандерс не мог сказать наверняка.

В четверть седьмого поезд умчался, оставив его посреди вечернего безмолвия на придорожной станции Камбердин. Сандерсу нравилась тишина, он любил оставаться в одиночестве, наконец-то ему удалось расслабиться. Потемневшее небо было ясным и прозрачным, как отполированное стекло. Под таким небом особенно хорошо ощущалась свежесть окружавших его просторов. Деревенский воздух наполняли запахи вечера и весны. Машина не встретила Сандерса, но его это на расстроило. Начальник станции, чей громкий глухой голос эхом разносился над платформой, сообщил ему, что больше никакой транспорт здесь не ходит и что Форвейз располагается в полумиле вверх по дороге. С тяжелым чемоданом в руке Сандерс бодрым шагом отправился в путь.

Когда он наконец отыскал Форвейз, то пришел к выводу, что этот дом никак не назовешь жемчужиной архитектуры. Зданию удавалось выглядеть одновременно массивным и компактным. Типичная викторианская готика: снизу дом представлял собой гладкую узкую мощную стену из темно-красного кирпича, которая величественно поднималась вверх, словно борт корабля, а затем разветвлялась на маленькие остроконечные башенки разной формы и похожие на изящные безделушки дымовые трубы. Этот особняк находился внутри треугольника, образованного пересечением двух дорог, в глубине участка размером шесть-семь акров, обнесенного высокой кирпичной стеной, причем одна только эта стена в 1880-е годы, вероятно, обошлась своему владельцу в целое состояние.

Тот, кто построил Форвейз, явно стремился к уединению, и он его получил. За стеной у перекрестка стояла постовая будка с регулировщиком. Но за воротами дорога резко сворачивала, скрывалась за деревьями и тянулась сквозь парк, пока перед прибывшими не появлялись витражные стекла и крошечные балкончики.

Доктор Сандерс с большим любопытством шел по грунтовой дороге, слушая шуршание песка под ногами. Около входа в поилке для птиц несколько пернатых трепетали крыльями, а воробьи с громким чириканьем летали кругами перед фасадом Форвейза. Сандерс ничего не знал о Сэме и Мине Констебль, за исключением того, что они были хорошими друзьями Лоуренса Чейза; он не имел ни малейшего представления, почему с ним так хотели встретиться. Чейз, добродушный, но немного рассеянный молодой барристер, по какой-то причине считал, что все должны обо всем знать.

И все же, несмотря ни на что, Сандерсу дом скорее понравился. Он взял большой железный дверной молоток и постучал. Птичий гомон стал еще громче, но ему никто не открыл.

Выждав немного, Сандерс постучал снова, и опять никакого ответа. За дверью он не услышал ни шагов, ни каких-либо шорохов. Принимая во внимание отсутствие машины на станции, Сандерс стал