После выстрела - Магомед Мусаевич Мусаев

— Ты чей? — спросил добрый старик.

«Чей, чей…» О, этот проклятый вопрос! Он заставил мальчика насторожиться.

Вот и вчера вечером какая-то женщина дала ему кусок вкусного печеного чурека и так же хорошо улыбалась ему, как этот добрый старик, но стоило ответить, чей он, — все изменилось. Женщина захлопнула калитку перед носом мальчика, и он, обиженный, медленно побрел прочь от ее дома.

Как же ответить старику? Скажешь ему, как той женщине, «ничей», так тоже небось зашагает своей дорогою.

Мальчик понял уже, что люди сторонились его, боясь приютить беспризорного: бывали случаи, когда приемыши оставляли своих сердобольных покровителей в дураках, помогая взрослым грабителям очистить их дом. И как же мог мальчик убедить кого-нибудь в том, что он не такой, совсем не такой? Потеряв отца, он, одиннадцатилетний человек, ушел от ближайших родственников, потому что ему показалось, что смотрят они на него как на нахлебника.

Ушел, чтобы появиться там, где его никто не знает и где дадут ему хлеб, только если он сам заработает.

Думая обо всем этом, мальчик молчал.

Так вот и стояли друг перед другом мальчик и старик, глядя друг на друга — в смятении чувств, в каком-то непонятном смущении.

— Что у тебя с ногой? — наконец нарушил молчание Мурдал, заметив, что мальчик стоит как-то неровно, чуть наклонившись в правую сторону.

Мальчик снова промолчал.

Тогда Мурдал подошел к нему, присел на корточки и, осторожно взяв обеими руками ногу мальчика, повернул ее ступнею к себе. Мальчик при этом невольно наклонился к его плечу и прильнул щекою к небритой щеке старика.

— Присядь-ка на пень, — сказал Мурдал. — У тебя там колючка. Мы ее сейчас… — И Мурдал достал из сумки острый охотничий нож.

Мальчик не сел на пень, а лег на траву и уткнулся в нее носом, а босую ногу свою протянул старику. Мурдал увидел, что колючка обломалась и сидела глубоко. Он с трудом подцепил ее острием ножа.

Старику понравилось, что, когда он срезал задубелую кожу и коснулся тонкого слоя, мальчик не только не заплакал, но даже не шелохнулся, а лишь ласкал подбежавшую к нему гончую.

— Ну-ка, встань теперь, — сказал Мурдал. — Попробуй пройтись по траве. Не больно?

— Нет, — ответил мальчик коротко и просто.

— Вот и хорошо. А ты чей, почему не сказал?

— Я?.. — голос мальчика дрогнул. — Ничей…

— Как же так?

— Так. Отец и мать мои умерли. А родственникам я не нужен.

Мурдал снова умолк.

— Хочешь, я отдам тебя в детдом? — заговорил он после паузы.

— Не хочу.

— Что же ты будешь делать? Где будешь жить?

— Где-нибудь… Не все ведь такие, как мои родственники…

Эти слова мальчика понравились Мурдалу. Больше того: задели его за живое. Доброе сердце Мурдала так нуждалось в ребенке, которого можно было бы видеть каждое утро, каждый день, каждый час, которому можно дарить подарки, которого можно ласкать. Но у них с Зелихою детей не было.

Долгие годы вынашивал Мурдал мысль о приемном сыне.

«А что, если именно этот мальчишка станет моим сыном?» — пронеслось в голове.

Мурдал выпрямился, как бы помолодел мгновенно, вспомнил (воспоминания не знают логики!), как танцевал с Зелихой, когда она была еще его невестой, и наступил ей на габли[3].

Старик вздохнул и заметил, что зарево, алое, как мак, охватило западный край небосклона.

Вечерело. Лишь кое-где над кронами деревьев трепетали золотые лучи наполовину закатившегося солнца. Раскаленный за день воздух едва колебался от слабого ветерка, лишь отдаленно предвещавшего ночную прохладу. В низины легла роса. Умолкли уставшие птицы.

— Пойдем со мной. К нам. Навсегда, — сказал Мурдал мальчику. Он взял его за руку и повел в аул. Мальчик повиновался. Он шел, время от времени поглядывая на старика, и радостно улыбался.

— Я убила человека…

Девушка произнесла эти три слова, и ей показалось, что сейчас весь мир обрушится на нее.

Но дежурный сержант милиции взглянул на нее спокойно. Сказал, не повышая голоса:

— Садитесь.

Она опустилась на стул.

— Кто он? Где это случилось? — все так же спокойно продолжал сержант.

Она бросила на стол ружье и потеряла сознание.

От автора

Следователь, который вел дело, рассказал мне некоторые подробности. Познакомил меня с подсудимой и свидетелями. Я слушал их и все, что они говорили, записывал в толстую тетрадь, на обложке которой стояло: «П о с л е  в ы с т р е л а».

Так же вот и назвал я этот свой роман. Конечно, название чисто условное: ведь все, что происходит в романе, было до выстрела. Но пусть читатель простит мне эту небольшую вольность.

— Посмотри, Мовсар, какой костюм привез тебе отец, — сказала Зелиха.

Мовсар вернулся поздно.

Две недели назад, уговорив отца и вопреки воле матери, он стал рабочим, учеником токаря, и перешел в вечернюю школу.

Старики корили себя за то, что не отдали его учиться вовремя. Длинный, как жердь, ходил Мовсар в третий класс вместе с малышами и чувствовал себя среди них великовозрастным дядей. Из-за этого-то все и получилось не так, как хотелось старикам.

Но, уйдя в вечернюю школу, он не пропускал ни одного дня занятий. Это было хоть каким-то утешением для Мурдала и Зелихи. При Мовсаре, чтобы не огорчать его, никаких разговоров на эту тему они не вели, делая вид, что смирились с его решением.

Возвращение Мовсара с работы или из вечерней школы домой было для Зелихи едва ли не праздником: она все еще не могла свыкнуться с тем, что его целыми днями нет дома.

— Костюм? — переспросил Мовсар. И карие глаза его, окаймленные густыми черными ресницами, забегали, пытаясь отыскать обнову среди разбросанных по комнате вещей.

Мурдал, несмотря на усталость (поездка в город была для старика не легким делом), улыбался, и на лице его было написано, что он счастлив. Действительно, не было для него большего счастья, чем порадовать сына.

— Но ведь совсем недавно вы сшили мне костюм. Зачем же еще один?.. — смущенно сказал Мовсар.

— Лишний костюм джигиту не помеха, — сказал Мурдал. — А это такой костюм, какой носили наши предки. Он будет тебе к лицу.

Эти слова произнес старик не без гордости. Он хотел, чтобы достоинство и честь его рода оставались законом и в его семье. Вместе с костюмом старики передавали Мовсару традиции, обычаи, привычки своего рода. И старики волновались.

Едва ли не полвека ждали они этих благословенных минут, мечтая о сыне, который будет и красив, к скромен, и почтителен к людям, и который продолжит их жизнь.

Вот Зелиха достала