Нисхождение - Патриция Хайсмит

— Нет, я не стану жаловаться директрисе или кому-либо из администрации. Я полагаюсь в этом деле на тебя. — Ингхэм похлопал Мокту по плечу.

Он вернулся к своей машине и отправился к Мелику. Было уже поздно, и в меню мало что осталось, однако Ингхэм уже растерял все остатки аппетита и сидел просто так, за компанию с окружающими, чьих разговоров он не понимал. В этот вечер здесь не было ни англичан, ни французов. Разговор на арабском — лишь мужские голоса — звучал гортанно, сердито и временами казался угрожающим. Однако Ингхэм знал, что для арабов это обычная вечерняя беседа. Низенький, пухлый Мелик подкатил к Ингхэму и, расплывшись в улыбке, поинтересовался, где его друг, мистер Ахдам? Говорил он на весьма приличном английском.

— Я его не видел сегодня. Я ездил в Сус. — Это не имело никакого значения, и все же приятно сообщить об этом хоть кому-то. Ведь арабы — Ингхэм знал это по многословности их речи — считали необходимым сообщать друг другу даже о менее значимых вещах. — Как идут дела?

— Идут помаленьку. Люди боятся жары. Хотя, конечно, даже в самое жаркое время года, в августе, сюда приезжает много французов.

Они поболтали еще несколько минут. Сыновья Мелика, один худой, с вкрадчивой походкой бандита, и другой — толстый, словно колобок катившийся по полу, обслуживали два-три занятых столика. Откуда-то снизу до Ингхэма доносился приятный запах выпекаемого хлеба. В соседнем здании располагалась пекарня, работавшая всю ночь. Забыв заказать кофе без сахара, Ингхэм выпил две чашки сладкого. Когда он допивал вторую, появился датчанин с собакой на поводке. Остановившись на пороге террасы, он огляделся по сторонам, как если бы высматривал кого-то из знакомых. Увидев Ингхэма, он заулыбался и медленно направился к нему.

— Добрый вечер, — поздоровался Иенсен. — Сегодня один?

— Добрый вечер. Да, один. Присаживайся. — За столиком Ингхэма оставалось еще три свободных места.

Иенсен уселся напротив, собака по команде послушно улеглась у его ног.

— Как жизнь? — поинтересовался Ингхэм.

— Нормально, для работы то, что надо. Только немного скучно.

Ингхэм подумал, что так оно и есть. На Иенсене была свежая джинсовая рубашка, его лицо покрылось загаром до черноты и стало темнее волос. Когда он говорил, его белоснежные зубы сверкали, как у негра. Сейчас Иенсен в небрежной позе развалился на стуле, закинув одну руку за его спинку.

— Выпей вина, — предложил Ингхэм и крикнул «Асма!» куда-то в пространство, где его могли услышать, а могли и нет.

Иенсен сказал, что уже выпил здесь бутылку вина, но Ингхэм настоял на том, чтобы он выпил с ним. Парнишка-официант принес еще один стакан.

— Работаешь? — спросил Иенсен.

— Сегодня нет. Нет настроения.

— Плохие новости?

— Нет, просто день не удался, — сказал Ингхэм.

— Недостаток этой страны в том, что здесь постоянно одна и та же погода. Слишком уж все предсказуемо. Если человек не привыкнет к этому, то ему скоро наскучит здесь до чертиков. — Иенсен выговорил «до чертиков» четко и ясно, как настоящий англичанин. — Сегодня я пытался изобразить птицу в полете. Она летит вниз. Завтра я буду рисовать двух птиц на одной картине, одна взмывает вверх, другая — вниз. Они будут походить на два повернутых друг к другу тюльпана. Знаешь, существует набор основных форм: яйцо, являющееся вариантом круга, птица, напоминающая рыбу, дерево с ветвями, похожими на корни или бронхи легких. Все более сложные формы: ключ, автомобиль, пишущая машинка, консервный нож — все они сотворены руками человека. Однако прекрасны ли они? Нет, они столь же уродливы, как и сама человеческая душа. Хотя, признаю, некоторые ключи бывают красивыми. Чтобы быть прекрасной, вещь должна быть стилизованной, так сказать упрощенной формы, что достигается лишь ее существованием на протяжении сотен и сотен лет.

Ингхэма несколько убаюкал монолог Иенсена.

— Какого цвета твои птицы?

— Сейчас розового. Думаю, и завтра будут розового, потому что я развел слишком много розовой краски и теперь ее надо как-то использовать. — Иенсен сдавленно зевнул и машинально хлопнул ладонью собаку, зарычавшую на проходившего мимо столика араба. Иенсен быстро повернулся взглянуть на него. — Может, выпьем у меня дома кофе? — предложил он.

Ингхэм отказался, сославшись на то, что устал после поездки в Сус. На самом же деле его пугала мысль снова пройти мимо того места в переулке, где он видел труп. Ингхэм хотел было спросить Иенсена, не случилось ли чего той ночью, после ссоры, которую они слышали, но промолчал. Он не хотел слушать о трупе и прикидываться удивленным. Иенсен заказал кофе.

Когда кофе принесли, Ингхэм встал и откланялся.

Вернувшись к себе в бунгало, Ингхэм задумался, о чем бы еще написать Ине. Надо добавить еще один абзац — с выражением сочувствия и соболезнований; это будет великодушно с его стороны. Эти строчки он сочинил еще за столиком у Мелика. Сейчас он перечитывал то место, где беззаботно писал о Нашем Образе Жизни, НОЖе, и его радиопередачах. Нет, он не может послать это Ине, даже датировав последнюю часть письма сегодняшним числом, поскольку она чересчур диссонирует с предыдущей. Ингхэм скомкал страницу. Может, Ине совсем не захочется веселиться, читая эту историю, к тому же он обещал Адамсу никому не говорить о его занятии. И кому вообще есть дело до глупых иллюзий этого НОЖа, тем более что они дают ему возможность работать и быть счастливым. Вредное содержание передач НОЖа (к тому же он приносил и немалую пользу, учитывая его глупость и ту чушь, которую он нес о войне во Вьетнаме), по сравнению с тем вредом, который наносили творцы американской внешней политики, посылавшие одних людей убивать других, было ничтожно мало. Возможно, он тешил себя иллюзией, что делает кого-то счастливым. Деннисон был счастлив идеей (вовсе не иллюзорной), что он творит добро, помогает неудачникам, продвигает друзей в бизнесе, приносит людям счастье и успех в жизни. Адамс руководствовался теми же мотивами. Странно.

А если взять его, думал Ингхэм, твердо стоящего на собственных ногах, то к чему он пришел? К меланхолии.

Джон Кастлвуд был также одержим своими иллюзиями, поскольку что может означать выражение «находиться в состоянии любви»? Если оно взаимно, то это счастье. Если же нет, то трагедия. Как бы там ни было, у Джона были иллюзии, а потом, к несчастью, он — раз… и покончил с собой. Несмотря на все свое сочувствие, Ина, должно быть, сказала ему наконец решительное «нет».