Темная флейта вожатого - Владимир Волков

Отстранив Раскабойникова, Морокин поднял валяющийся поодаль стул, поставил его около кушетки и устроился на нем. Директор «Прибора» облизнул губы, деланно улыбнулся и кашлянул.

– Антон, – начал он, – ты уже взрослый мужчина, поэтому я буду разговаривать с тобой на равных. Что, если мы заключим договор? Ты скажешь нам, где отряд, а я выпишу тебе небольшое вознаграждение. Триста тысяч тебе хватит? Хочешь, я прямо сейчас позвоню, и на твое имя откроют счет в любом банке, куда положат деньги. Идет?

Из горла вожатого вырвался протяжный хрип. На его шее набухла синяя венка.

– Ну что такое? – Морокин развел руками. – Тебе не нравится сумма? Хорошо. Пятьсот тысяч. Подумай: целых полмиллиона! Может, ты не хочешь связываться с банком? Так я могу выдать наличными. Через полчаса сюда приедет мой поверенный с чемоданчиком, и ты выйдешь из лагеря богатым человеком.

– Нельзя вернуть тех, кого нет, – раздельно произнес Шайгин.

– Что значит «нет”?! – воскликнул Морокин. – Они… мертвы?

Шайгин шевельнул рукой, и лицо его исказилось в гримасе боли. Внутри него протекали какие-то трудные, болезненные процессы. Кадык двигался под тонкой кожей, венка на шее еще сильнее набухла, словно готовясь лопнуть.

– Сердца их бьются. Легкие дышат. Глаза видят. Но они… не живут.

– Чего?

– Да он псих просто! – вторгся в беседу Раскабойников. – Сбрендил, придурок!

– Время истекает, – проговорил вожатый. – Не знаю, сколько выдержу. Скоро все закончится…

– Что закончится? Че ты городишь? – прорычал полковник.

Он сжал кулаки, но тут вперед выступила женщина в черном. Морокин и Раскабойников тотчас отступили.

– Антон, – заговорила она. – Антон…

Рада приблизилась к кушетке, скинула с головы платок, и богатые длинные волосы рассыпались по плечам. Она взяла безжизненную руку вожатого и заговорила. Ее бархатный голос успокаивал, завораживал, усыплял. Хотелось, чтобы она просто говорила – неважно что. Женщине с таким голосом хотелось верить. Более того, хотелось сделать все, что она ни попросит.

– Антон, слушай меня. Просто слушай. Слушай…

Глаза Шайгина дернулись. Зрачки его расширились, и тогда же взгляды женщины в черном и вожатого встретились. Между ними образовалась некая связь, и могло показаться, что они безмолвно общаются.

– Зачем ты это сделал? – снова заговорила Рада. – Тебя кто-то заставил? Кто это был? Ты его боишься? Мы можем помочь тебе. Расскажи все как есть. Что случилось вчера? Расскажи! Тебе станет легче.

Они продолжали смотреть друг на друга. Рада все держала вожатого за руку, а тот молчал и прерывисто дышал. Заговорил он только минуты через две. Голос его стал громче, отчетливее, но при этом более механическим, и каждая фраза обрывалась, как будто была последней.

– Не могу… сказать. Нет слов. Нельзя описать. Я не хотел ничего плохого. Так получилось. Просто играл на флейте. Не мог не играть. Теперь ничего не исправить. Ни-че-го.

– О чем ты, Антон? – Рада нахмурилась. – Не понимаю тебя.

Вожатый выдохнул, сглотнул. Венка на шее проявилась настолько отчетливо, что казалось, под кожей извивался червяк, прорываясь наружу. Женщина в черном придвинулась так близко, что ее дыхание всколыхнуло волосы Шайгина.

– Кто? – произнесла она шепотом. – Кто это был? Просто скажи его имя!

Глаза вожатого задвигались в глазницах. Воздух в изоляторе, казалось, звенел от напряжения застывших в ожидании людей. Морокин дрожал, как от холода. Иван Павлович совсем потерял форму, очертания его круглого тела напоминали тающий снежок. Раскабойников держался за стену, глядя исподлобья на вожатого. Стаев же подошел ближе, наблюдая за Шайгиным широко раскрытыми глазами.

– Никто… – наконец прошелестел вожатый. – Я сам…

Рада прикрыла глаза и выпрямилась с таким видом, будто только что закончила невероятно тяжелую и сложную работу. Наступила тишина. Только вожатый ритмично дышал, как будто пробежал стометровку и никак не мог успокоиться.

– Если не поможешь, тебе конец, – вдруг заговорил Морокин с дрожью в голосе. – Тебя поместят в психбольницу. А это гораздо хуже тюрьмы. Ты проведешь там весь остаток жизни. У тебя никогда не будет ни семьи, ни детей, ни работы, ни тачки. Вообще ничего! Я могу тебе это устроить. Подумай, стоит ли оно того?

– Да, – немедленно ответил вожатый. – Если это плата за содеянное, я согласен.

– Что?! – взревел Раскабойников.

– Время вышло, – объявил Антон спокойным голосом. – Мне нечего больше сказать. Прощайте!

– Пум! – громко сказал Иван Павлович и прижал обе руки ко рту.

Все пятеро посетителей – директор «Белочки», директор завода «Прибор», следователь, начальник ГУВД Бельска и Рада – замерли, уставившись на вожатого. В его теле происходили какие-то невероятные эволюции, неведомая сила терзала его изнутри. Еще утром Антон производил впечатление парня лет двадцати трех. Стаев, увидевший его через несколько часов, дал бы ему не меньше тридцати. Когда делегация вошла в изолятор, Шайгину на вид было под сорок, а теперь, всего пятнадцать минут спустя, он выглядел на все пятьдесят и продолжал стареть прямо на глазах.

«Скорее! Еще можно успеть! – говорил Стаев себе. – Задать правильный вопрос».

– Антон, что случилось этой ночью? – вскрикнул следователь. – Что произошло в игровой? Зачем вы пошли в лес? Куда ты отвел детей?

Шайгин-пятидесятилетний затрясся. Стаев не отрывал взгляда от его лица.

– Я… прос-то… иг-рал… на флей-те, – вылетела из его рта последняя фраза.

За считаные секунды волосы вожатого потеряли цвет, глаза ввалились, скуловые кости проступили из-под кожи, покрывшейся пятнами. Морщины взрезали лицо, на шее обозначились жилы, а взбухшая венка сжалась и вдруг пропала. Через минуту на кушетке сидел глубокий старик с седыми волосами, оскаленными желтыми зубами и запавшими темными глазами.

– Что это?! – заорал Морокин, отступая назад. – Что происходит? Остановите это!

– Нет-нет-нет, – бормотал Иван Павлович.

Шайгин-старик поднял костлявую руку, открыл рот и завалился набок, точно сраженный наповал боец. Тело его обмякло, как если бы из него разом вытащили все кости, и вожатый грохнулся на пол, дергаясь в конвульсиях. Красный галстук взметнулся, как два языка пламени, опал и тотчас потускнел, потерял цвет, как погасшая лампа.

Раскабойников бросился к вожатому.

– Эй, пионер! Ты что? – заорал он. – Ты только не умирай! Не подыхай, тварь, слышишь! Врача! Директор, есть тут врач? Это же лагерь! Ну что вы все стоите?!

Шайгин дернулся еще несколько раз. Внутри у него что-то хрустнуло, и в тот же миг он замер, подобно игрушке, у которой закончился завод. Прибежавшая фельдшерица обхватила рукой горло вожатого, приподняла ему пальцем веки, прослушала грудную клетку и выскочила из изолятора.

– Лида, вызывай «Скорую»! – крикнула она кому-то на улице.

2

Загромоздившие небо тучи налились синевой. Они наваливались друг на друга бесформенными глыбами, висели над