Темная флейта вожатого - Владимир Волков

ездил почти каждый год. То есть никаких претензий к нему не было. Знаете, мы кого попало не берем. У нас приличное учреждение. Только он много себе позволял. Да и я, знаете ли, пошел у него на поводу. Послабления режима, свободная форма одежды. По ночам он костры с отрядом устраивал, в походы детишек водил, всякие мероприятия проводил.

Но, сами понимаете, люди меняются. Был, например, человек героем когда-то, а потом раз – и развернулся на сто восемьдесят градусов. Может, у него в голове что-то переклинило. Такое же случается, правда? Но я-то откуда мог знать! Вы поймите, я же не телепат, мысли читать не могу. Ну да, он такой… неординарный. Но мало ли у кого какие странности! Работу он свою хорошо выполнял, как говорится. А если ко всем цепляться, тогда мы вообще без работников останемся. Ну так ведь?»

Варвара Шуховская (24 года), администратор:

«Знаете, странные они были. Я имею в виду ребят из “десятки”. И на детей вовсе не похожи. Необычно серьезные, рассудительные, уверенные. Никакого баловства или шалостей. Все какие-то книжки читают, разговоры ведут за жизнь. Как будто им лет по двадцать. Странно, что никто, кроме меня, этого не замечал. И с Шайгиным у них контакт был плотный. Они слушались его беспрекословно, но только потому, что им самим это нравилось. Мне кажется, к происшествию сами дети из “десятки” причастны. Они, я уверена, не только на побег способны, а на гораздо более весомые “подвиги”».

Глава 4

Вожатый

1

Стаеву не хотелось снова идти в изолятор. Следователь то и дело замедлял шаг, потирая руки, в пальцах опять появилось жжение и покалывание. Вдобавок четверостишие из песни про сурка, которую напевал «профессор», повторялось в голове, а перед глазами вставала «кровавая» надпись на стене в игровой Синего корпуса. И еще вспоминалась стопка «умных» книг, найденных на тумбочках детей из «десятки».

«Чепуха! Ерунда! Наваждение», – сказал он себе и ускорил шаг.

Дошли до изолятора. Иван Павлович отпер дверь и приставными шажками втек внутрь. За ним последовали Стаев, Раскабойников, Морокин и Рада. Полумрак обступил людей. Помещение дышало нежилым, затхлым воздухом, словно стояло заброшенным уже не один год. Несмотря на жару, здесь было прохладно, даже зябко. Стаев и Иван Павлович переглянулись, едва завидев странную, состоящую из одних ломаных линий фигуру на кушетке.

Даже издалека можно было заметить, насколько изменился Шайгин за последние два с лишним часа. Вожатый сидел, привалившись к стене, и напоминал разобранный механизм: голова, руки, торс, ноги – казалось, все лежало по отдельности, как если бы из человека вынули важный элемент, соединяющий все члены воедино. Серое, будто слепленное из комков глины лицо сохраняло неподвижность маски, под приподнятыми веками блестели налитые кровью глаза, раздвинутые губы обнажали большие верхние резцы. Лишь галстук, единственное яркое пятно в комнате, тлел в полумраке, как угли затухающего костра.

– Он староват для вожатого, – заметил Раскабойников.

Не отрывая взгляда от человека на кушетке, полковник двинулся через комнату. Он подошел к столику, тронул лежащие на нем изрисованные листы бумаги (Стаев на несколько секунд закрыл глаза), катнул карандаш. Отодвинув стол, полковник склонился над вожатым.

– Шайгин! – позвал он. – Слышишь меня, пионер?

Вожатый не двинулся. Раскабойников подождал еще немного и затем с размаху влепил парню две пощечины. Голова Шайгина мотнулась в одну, в другую сторону. Волосы взметнулись, клацнули зубы, но серое лицо и приоткрытые глаза не изменили выражения.

Раскабойников хмыкнул, обхватил подбородок молодого человека ладонью.

– Ну-ка ты! Кончай придуриваться! Я тебя быстро в чувство приведу.

Полковник протянул руку, двумя пальцами зажал Шайгину нос, сдавил. С полминуты вожатый сидел без движения. Затем тело его шевельнулось, выгнулось, дернулась одна рука, другая, согнулись ноги – и вот на безжизненном лице дрогнули веки, опухшие губы разомкнулись, и парень глубоко и шумно вдохнул ртом.

Раскабойников улыбнулся, отпустил нос вожатого и отступил от кушетки, не сводя с Шайгина глаз. Остальные подошли ближе.

– Вот и молодец! Давай приходи в себя, вожатый. Будем говорить.

Шайгин будто отходил от наркоза или пробуждался от глубокого нездорового сна. Он вздохнул несколько раз, пошевелил узловатыми пальцами и с усилием сглотнул. Глаза его задвигались, перескакивая с одного предмета на другой, а мышцы лица сложились в страдальческую гримасу, похожую на трагическую маску греческого театра. Он оперся ладонями о кушетку, сел прямо, но тотчас ослаб, ссутулился и привалился спиной к стене.

Полковник снова улыбнулся, покачал головой.

– Так, отлично! – начал Раскабойников. – Теперь слушай, Антон Шайгин. Сегодня ночью из лагеря пропал вверенный тебе отряд. Мы знаем, что ты увел детей. И ты нам сейчас скажешь, где они. Понял?

Вожатый не ответил. Он дышал глубоко и тяжело, и поток воздуха тревожил концы галстука на груди.

– Если поможешь, ничего тебе не будет, – продолжал Раскабойников, следя за каждым движением глаз Шайгина. – Если дети вернутся целыми и невредимыми, мы сразу отпустим тебя. Даю слово. Пропал мой единственный сын, и я ни перед чем не остановлюсь, чтобы…

– Гра-а-а, – прокатилось по изолятору.

Все вздрогнули, а Морокин даже вскрикнул и огляделся.

– У-вас. Ма-ло. Вре-ме-ни, – прокатилось по изолятору.

Губы и язык Шайгина совершали едва заметные механические движения, словно не сам он, а кто-то другой, использующий его тело, управлял ими. Слова вываливались из его рта тяжелые и липкие, словно комки мокрой глины, и таяли.

Раскабойников прищурил глаза.

– Парень, ты о чем? – спросил он. – Где отряд?

– От-ряд, – повторил вожатый, будто произносил слово впервые. – Нельзя сказать «где»…

Раскабойников придвинулся к Шайгину и сжал челюсти.

– Ты тут дурочку не включай! – заорал он в лицо вожатому. – Говори, где дети!

– Вы их. Больше. Не увидите.

Директор лагеря и директор завода «Прибор» в один голос ахнули. Стаев прищелкнул языком, и только Рада оставалась спокойной.

– Что ты с ними сделал? – прошептал полковник, отступая на шаг.

Брови Шайгина сошлись на переносице. Лицо исказилось в неестественной гримасе и стало похоже на скомканную бумагу. Внутри него происходила какая-то сложная и трудная работа, словно он старался вспомнить какое-то отдаленное во времени событие и подобрать слова для его описания. Наконец он осклабился и произнес:

– Я просто…

Все замерли, не отрывая взглядов ото рта Шайгина и ловя каждое его слово.

– …играл им на флейте, – закончил вожатый.

Раскабойников втянул ноздрями воздух и уперся взглядом в переносицу Шайгина.

– Ну, подонок, ты у меня доиграешься! – прорычал полковник. – Я тебе устрою инквизицию! Стаев, держи его!

– Погодите! – Директор завода «Прибор» подскочил к полковнику. – Ну зачем же так? Мы же