Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

стоял на темной набережной. Было около половины третьего. Ночи в июне короткие, шальные. И никого не было рядом — ни одной живой души. И в это время у него зазвонил мобильный. Он подумал — дежурный, как всегда, что-то стряслось, хорошо, что он еще на ногах, точнее, на колесах, а не в постели…

— Алло, Колосов слушает.

Молчание.

— Я слушаю.

Тишина. Не мертвая, а выжидающая, исполненная чьего-то скрытого присутствия.

— Какого черта? — Колосов дал отбой. Глянул на номер — определитель не сработал, вместо цифр шли одни нули.

Телефон тут же зазвонил снова. Колосов поднес его к уху. На том конце — он чувствовал — молчали и ждали. Чего-то ждали.

— Какого еще черта? — грубо повторил он. — Что надо?

Тишина излучала угрозу. Там, на темной пустынной набережной, он явно это ощутил. Угрозу и опасность. Смертельную опасность. Колосов почувствовал, как кровь прилила к щекам и одновременно стало холодно — точно сквозняком потянуло.

— Какого черта, я спрашиваю? — повторил он, чувствуя на лбу, на висках, под рубашкой холодные противные капельки испарины.

Послышалось? А может, и нет… Приснилось? Но ведь не спал он. Как свист, как шорох, как морок полночный — шипение змеи, которой наступили на хвост: «Берегиссссссь!»

Глава 13 НАРЦИСС

Когда сотрудники оперативно-технического отдела были откомандированы на Долгоруковскую улицу и за квартирой Пеговой было установлено наблюдение, выяснилось, что фигурантка проживает не одна, а то ли с подругой, то ли с помощницей по хозяйству. Помощницу засняли на пленку около полудня, когда она сначала выходила из подъезда, а затем возвращалась с сумкой, наполненной продуктами, — молодая, длинноногая, спортивного вида девушка в кроссовках, белых леггинсах и топе, открывавшем загорелые мускулистые руки.

А в это самое время Катя, возвращавшаяся с министерского брифинга на Житной, позвонила Анфисе Берг и решила заглянуть к ней в мастерскую на огонек. Просто так — пообщаться, оттаять душевно. Анфиса профессионально занималась фотографией. Она счастливо совмещала у себя талант и фоторепортера и фотохудожника, работала как заведенная, порой могла сутками не спать, выискивая, высматривая какой-то «потрясный» кадр или оригинальный ракурс. Ее снимки охотно брали даже европейские журналы. Она участвовала в модных фотовыставках. Иногда специально ездила на «стрелку» к «Красному Октябрю» и на «Винзавод» и снимала там опусы современного искусства, снимала самих художников, снимала детей, медсестер в больницах, пожарных на пожаре, актеров театра Петра Фоменко, клубные тусовки, гонки на собачьих упряжках, выставки яхт, свадьбы знаменитостей и традиционный марафонский забег по Садовому кольцу. Пристанищем ее была крохотная, тесная мастерская-офис, но зато в самом центре, на Гоголевском бульваре, которую вместе с коллегами-фотографами Анфиса арендовала вот уже несколько лет.

И вот уже почти полтора года все стены этой мастерской были увешаны портретами любимого человека Анфисы — Константина Лесоповалова, начальника отдела милиции в маленьком подмосковном городке, того самого, который сейчас жарился вместе со всем своим семейством на черноморском курорте.

Было как раз время обеда. Хозяйственная Анфиса сварила крепчайший кофе в кофеварке, извлекла из приткнутого в углу маленькой кухни холодильника половину яблочного пирога, коробочки с салатами, купленные в соседнем гастрономе, куриные крылышки в остром соусе, заливное и отварные креветки. Катя, глянув на «обилье — закусье», только покачала головой: ой-ей-ей.

— Считаешь меня обжорой? Безвольной? — с укором спросила Анфиса.

— Ты что? У тебя железная воля. А вот я… Анфис, я вчера на ночь глядя так бессовестно наелась, что…

И Катя рассказала (лучше сразу отвлечь внимание от больной темы еды, а то, не дай бог, Анфиса опять закомплексует по поводу лишнего веса) про вчерашний день. Про Никиту и про то, что стало прологом к посиделкам в баре, — про Афанасьевский переулок и цветочный магазин.

— А, «Царство Флоры», знаю, — кивнула Анфиса. — Тут недалеко они сидят, хорошие вещи делают, стильные, мы Жорику для его Женьки (это были Анфисины соратники-фотографы) там такую фигню заказывали — корзинку из цветов и фруктов на день рождения.

Рассказ сам собой потек дальше, и Катя, уплетая вслед за Анфисой парадный обед, выложила подруге все-все. В том числе и про «страх… ужас смерти», и про гобелен с картины Никола Пуссена.

— Вечерний поход в бар полностью одобрям, — Анфиса отсалютовала Кате куриным крылышком. — Никита — молодец. Я уже говорила, я его жутко уважаю. Пусть, пусть теперь Вадька твой попляшет. Кстати, от него нет новостей?

— Нет. Он мне принципиально не звонит, на мои звонки из принципа же не отвечает. А Сереге Мещерскому я стесняюсь звонить. В конце концов, есть же у меня гордость или нет?

— Вот это по-нашему, по-бразильски. Я Косте тоже не звоню туда, — Анфиса вздохнула тяжко, — и эсэмэски не шлю, вдруг жена его сунет нос в телефон, прочтет. Будет скандал, зачем? Он же на отдыхе у меня…

— Эгоист он у тебя хороший, Анфиса.

— Он не эгоист, он немножечко Нарцисс.

— Кто? Лесоповалов?

— Ну да, Костик… такой же Нарцисс, как и тот, который на той картине, про которую ты говорила, — в цветочном магазине. Вечно собой любуется, красуется. Но это нестрашный порок.

— Очень странная картина у Пуссена «Царство Флоры». На первый взгляд такая вся благостная, сплошное барокко-рококо, а приглядишься — мурашки по коже, — сказала Катя. — А гобелен вообще по ней скопирован как-то необычно, кровь такая яркая, красная. И все это на цветах набрызгано, представляешь?

— Любопытно взглянуть, зайду к ним в магазин как-нибудь. Но знаешь, мне кажется, все эти их Нарциссы, Флоры, Аяксы и Адонисы, про которые ты говорила, — это такой, извини, нахальный стеб. Высшей пробы стеб. Сплошной выпендреж, — Анфиса налила подруге кофе. — Способ соригинальничать, выделиться по полной. У вас у всех сплошные Терминаторы, Ганнибалы Лекторы, Индианы Джонсы, Кастанеды с Мураками и коды да Винчи, а у меня — «Царство Флоры», в котором вы, такие продвинутые современные господа, разбираетесь как свиньи в апельсинах. Просите объяснений, комментариев. И я захочу, дам вам эти объяснения, а захочу — погожу. Стеб, я же говорю — изощренный стеб.

— Там на картине были еще Крокус и Смилакс, — сказала Катя. — Сладкая парочка…

— Что?

— Так их назвала та флористка. Крокус — цветок и смилакс — это такая декоративная лиана. Фрагмент ее мы нашли на месте убийства. И крокус тоже, только неживой, поддельный.

Анфиса покосилась на подругу. Выдержала многозначительную паузу.

— А те убитые, говоришь, урки? — спросила она, наконец.

— Сидели оба когда-то.

— Ну и нечего о них печалиться, получили, наверное, по заслугам от своих же. — Анфиса достала из ящика стола пластиковые тарелки для торта. — А цветы они кому же