Римская кровь - Стивен Сейлор

— А почему?

— Потому что рабы все видели, глупый ты человек.

— Откуда ты это знаешь?

— Потому что они мне это сказали.

— От них-то ты и узнал впервые о смерти отца — от рабов, которые были с ним?

Росций помедлил.

— Да. Они прислали из Рима гонца.

— В ночь убийства ты был в Америи?

— Где же еще? Двадцать человек подтвердят тебе это.

— А когда ты узнал о том, что отец убит?

Росций снова помедлил.

— Гонец прибыл два утра спустя.

— И как ты поступил?

— В тот же день я был в городе. Это, скажу я вам, прогулка не из легких. На доброй лошади можно домчаться за восемь часов. Выехал на рассвете, прибыл в сумерках — осенью дни коротки. Рабы показали мне его тело. Эти раны… — Он перешел на шепот.

— А они показали тебе улицу, где произошло убийство?

Секст Росций уставился в пол:

— Да.

— То самое место?

Он содрогнулся:

— Да.

— Мне нужно побывать там и осмотреть все самому.

Он покачал головой:

— Второй раз я туда не пойду.

— Понимаю. Меня могут проводить туда два раба, Феликс и Хрест. — Я изучал выражение его лица. Его глаза засветились огнем, и внезапно я что-то заподозрил, хотя и не могу понять что. — Ах, но ведь рабы в Америи, я правильно понял?

— Я уже ответил тебе, — казалось, несмотря на жару, Росция бьет дрожь.

— Но мне нужно посетить место преступления безотлагательно. Я не могу ждать, пока этих рабов привезут в Рим. Насколько я знаю, твой отец направлялся в заведение под названием Лебединый Дом. Возможно, преступление свершилось где-то неподалеку.

— Никогда не слышал об этом месте.

Лгал он или нет? Я внимательно следил за его лицом, но мое чутье ничего мне не говорило.

— Все равно, ты, наверное, смог бы рассказать мне, как найти это место.

Он действительно рассказал, как туда пройти. Это меня немного удивило, ведь Росций совсем не знал столицы. В Риме тысячи улиц, и только некоторые имеют названия. Но по приметам, которые смог припомнить Росций, мы с Цицероном сумели восстановить дорогу. Она была достаточно запутанной, и ее пришлось записать. Цицерон посмотрел через плечо и что-то недовольно пробормотал об отсутствии Тирона; к счастью, Тирон оставил свою навощенную табличку и стиль на полу за креслом Цицерона. Руф вызвался быть нашим писцом.

— Теперь скажи мне, Секст Росций: ты знаешь, кто убил твоего отца?

Он опустил глаза и долго молчал. Возможно, его недомогание объяснялось просто жарой.

— Нет.

— И все-таки ты сказал Цицерону, что боишься той же участи, что те же люди полны решимости убить и тебя. Что предстоящий процесс — это покушение на твою жизнь.

Росций покачал головой и обхватил себя руками. Тоскливый огонек померк. Его глаза почернели.

— Нет, нет, — поспешно возразил он. — Я не говорил ничего подобного. — Цицерон бросил на меня озадаченный взгляд. Бормотание Росция становилось все громче: — Бросьте меня, вы все! Бросьте! Я обречен. Меня зашьют в мешок и швырнут в Тибр, и за что? Да ни за что! Что станется с моими доченьками, моими прелестными доченьками, моими красавицами? — Он заплакал.

Руф подошел к Росцию и положил руку ему на плечо. Тот дернулся и сбросил его руку.

Я встал и учтиво поклонился:

— Пойдемте, господа, полагаю, что на сегодня достаточно.

Цицерон остановился в нерешительности.

— Но мы ведь только начали. Спроси его…

Я приложил палец к губам, повернулся к выходу и позвал Руфа, поскольку видел, что он все еще пытается утешить Секста Росция. Придержав занавеску и пропустив Цицерона и Руфа вперед, я оглянулся на Росция, который кусал себе пальцы и трясся мелкой дрожью.

— На тебе лежит какая-то страшная тень, Секст Росций из Америи. Не могу разобрать, что это: вина, стыд или страх. Очевидно, ты не намерен ничего объяснять. Но пусть тебя утешат или измучат мои слова: обещаю, что сделаю все возможное, чтобы раскрыть убийцу твоего отца, кто бы он ни был, и своего добьюсь.

Росций хлопнул кулаком по подлокотнику. Его глаза блестели, но он больше не плакал. В его взгляде снова засверкал огонь.

— Делай, что хочешь! — огрызнулся он. — Еще один городской дурак. Я не просил тебя о помощи. Как будто правда имеет какое-нибудь значение или малейший смысл. Давай, иди пялься на пятна крови! Иди посмотри, где умер старик по пути к шлюхе! Что это изменит? Что? Я не чувствую себя в безопасности даже здесь!

Он еще что-то говорил. Слушать это было бессмысленно; я опустил руку, и его ругань замерла за тяжелыми шторами.

— Мне кажется, он знает гораздо больше, чем говорит, — заметил Руф, пока мы возвращались по коридорам в крыло Цецилии.

— Разумеется, знает. Но что? — состроил печальную физиономию Цицерон. — Я начинаю понимать, почему Гортензий увильнул от этого дела.

— Правда? — спросил я.

— Он невозможен. Как я могу его защищать? Ты догадываешься, почему Цецилия заткнула его в этот вонючий угол? Боюсь, я напрасно злоупотребил твоим временем. Я и сам почти готов отказаться от этого дела.

— Я бы не советовал.

— Почему?

— Потому что мое расследование только началось, и начало оказалось весьма многообещающим.

— Но что позволяет тебе так говорить? Мы не узнали ничего нового ни от Цецилии, ни от самого Росция. Цецилия ничего не знает, и она вовлечена во все это лишь из-за своей нежной привязанности к погибшему. Росций что-то знает, но не желает говорить. Что могло его так напугать, что он не хочет помогать своим защитникам? Мы знаем слишком мало даже для того, чтобы установить, в чем он лжет. — Цицерон состроил гримасу. — И все равно, клянусь Геркулесом, я верю в его невиновность. Разве ты не чувствуешь, что я прав?

— Да, возможно. Но ты ошибаешься, если считаешь, что мы не открыли ничего ценного. Я перестал задавать вопросы как раз потому, что у меня появилось достаточно нитей, которые следует распутать. За сегодня я узнал достаточно для того, чтобы работать не покладая рук по меньшей мере два следующих дня.

— Два дня? — Цицерон наступил на расшатавшуюся плитку. — Но суд начинается через восемь дней, и у меня по-прежнему нет довода, на котором я буду строить защиту.

— Обещаю тебе, Марк Туллий Цицерон, что через восемь дней мы будем знать не только, где был убит Секст Росций — а это совсем не пустяк, но и почему он был убит, для чего и кем. Однако в настоящий момент я был бы счастлив разрешить куда более простую, но не менее насущную загадку.