Вакханалия - Юлия Соколовская

Я открыла глаза.

— А угадайте с трех раз, о чем он писал? Ни за что не угадаете, Лидия Сергеевна. Криминальная полоса! В том числе подробное смакование убийств пенсионеров в дачных кооперативах Первомайского района… Сам о себе — свихнуться можно!

Я закрыла глаза.

— Он действительно имеет дачу в этом кооперативе. Но от вас она далеко, у южных ворот, и показывался он на ней крайне редко, в основном помогал матери вывозить урожай…

Я открыла глаза.

— Ваши ночные обидчики с Садовой, девятнадцать, переписаны по фамилиям и высланы в город. С ними разберутся. К сожалению, у нас нет пока оснований подвергать их аресту…

Я закрыла глаза.

— Ваша дача перевернута вверх дном, Лидия Сергеевна. Убийца в ней что-то искал. Допускаю, что вы не в курсе, но почему бы нам вместе не подумать, что бы это могло быть? Займемся углубленным анализом последних дней?..

Я открыла глаза. Скоро изморгаюсь вся.

— Вы все о делах, да о делах, Олег Леонидович… — прошептала я. — Нельзя ли повременить?

— Конечно, — опомнился Верест. — Вот, пожалуйста, выпейте. — Он взял со стола и поставил на тумбочку у кровати чашку с чаем. — «Темная ночь» называется. Снижает порог усталости и ускоряет работу мозга. До дна, пожалуйста.

Я приняла полулежачее положение и вцепилась в чашку. А Верест взял ватку, кружку с водой и с какой-то особенно тщательной осторожностью принялся размазывать грязные пятна на моем лице. Это было, конечно, трогательно, но, по-моему, не очень эффективно.

— Что это вы такое делаете, Олег Леонидович? — осторожно поинтересовалась я.

Он недоуменно воззрился на грязную ватку:

— Действительно, не помогает… Но есть запасной вариант. — Он извлек откуда-то рацию и вызвал трескучий эфир: — Борзых?

— Слушаю, командир, — моментально, как будто того и ждал, включился сержант.

— Баню растопил?

— А то как же, Леонидыч, — хохотнул Борзых. — Я тебе не только баньку, но и постельку, и поля влюбленным постелю, ты только прикажи…

— Ладно, не паясничай. Гони машину к подъезду.

Он убрал рацию и повернул ко мне розовеющее, сконфуженное лицо.

— Не обращайте внимания, Лидия Сергеевна. У сержанта была трудная ночь. Когда Сабиров выскочил из машины и бросился к обрыву, Борзых пытался его перехватить, прыгнул наперерез и чуть не получил ножом по лицу. Это произвело на него сильное впечатление.

— Но не получил же, — возразила я. — Знать, талоны на счастье не кончились…

Это было как-то волнующе. Основное впечатление произвел, конечно, сон. В первые волны — обморок с миражами-хищниками и пьяными отморозками, идущими в психическую. Атаку. Но потом я успокоилась, и видения потекли куда изящнее. Тематика сменилась. На ковре из желтых листьев я занималась нежной любовью с… безголовым принцем. Собственно, голова у него была, но… сверху донизу прозрачная. Хотя и твердая. Я ощущала реальные прикосновения реального мужчины. Это было очень не «по-сонному». А может, и не очень — учитывая то, что по ходу пьесы в верхней части «экрана» не гасла яркая заставка с отчетливыми буквами — «вещий»…

Потом этот Верест со своими глазами и поглаживаниями. Потом родная баня, в которую я не пустила никого, кроме себя, заперлась на замок, задвижку и придвинула к порогу тазик-сигнализатор от внезапной атаки извне (чтобы сделать ее менее внезапной). Я тщательно разглядывала себя в огрызок зеркала и приходила к нелегкому пониманию, что из всех факторов моей привлекательности за три ночи безумия не пострадали только зубы (ведущие стоматологи пусть пока отдыхают). Лицо приобрело грязно-серый оттенок, глаза вдавились в череп — не дотянешься; морщинки под носом приняли форму жиденьких запорожских усов. Я плеснула в топку пару черпаков; под яростное шипение раскаленного угля и обильный пар улеглась на полок — полежать минуточку, а потом вскочить и бодренько помыться. Но жар окончательно расправился со мной — я сделалась мягкой, податливой, потекла… Лежала и не могла пошевелиться, обливалась потом, смотрела в низкий дощатый потолок. В голове мелькали обрывки сновидения…

Потом они стали спектрально правильными, связными, логичными, — видимо, я опять погрузилась в сон…

Проспала добрую осень. Очнулась, разомлевшая, от царапанья в дверь.

— Лидия Сергеевна, с вами все в порядке? — тревожно справлялся Верест.

Что-то сердце у меня вдруг неправильно себя повело…

— С нами все в порядке, — отозвалась я.

Он помолчал.

— Вы уверены? Вам… помощь не нужна? А то уже прошло так много времени…

— А в чем она будет заключаться? — оживилась я. — Спинку потрете? На головку польете? Пяточку почешете? Так это, извините, я и сама…

— Прошу прощения, — грустно вздохнул Верест.

Шорох листьев начал отдаляться.

«Не, в натуре, так дела не делаются», — подумала я. Глупостями ты занимаешься. Зачем любить, зачем страдать?.. Потом полюбишь. Не настрадалась еще?

— Эй! — крикнула я. — Не обижайтесь! Не уходите!

Шорох листьев усилился, заглушив противный гул в голове.

— Слушаю вас, Лидия Сергеевна.

«А вдруг и у меня не перевелись талоны на счастье?» — с надеждой подумала я. Предчувствие радости и «сбычи» чего-то несбыточного обернулось колющим вакуумом в животе. С испуганно бьющимся сердцем я сбросила себя с полка, отомкнула дверь и вернулась в лежачее положение. Потом всколыхнулась, вскочила, бросила в печку еще пару черпаков — для паровой завесы (такая уж я застенчивая…), опять легла.

— Входите, Олег Леонидович. Только там тазик под порогом, не оступитесь…

Мысль о немедленном бегстве в город, под бок к маме и дочери-двоечнице, меня уже не тревожила. Талон на счастье насадили на шило и выбили чек… Со мной обходились как с какой-то грацией морской. Я плавала в мыльно-шампунистой пене, облепленная с ног до головы белыми, лопающимися хлопьями, и тихо мурлыкала от удовольствия. Нирвана засасывала спокойным, неторопливым омутом… Ласковые руки, не знающие Камасутры, но умеющие тонко чувствовать, отмывали грязь. Я охотно меняла положение и подставляла для обработки разные места. Когда эмоции ударили через край и в голове дружно застучали молоточки, я отняла у него губку, куда-то ее забросила, обняла его, недомытая, обалдевающая, и утонула в таком море удовольствия, что самой стало страшно…

Видимо, одеться я уже сама не могла. Экстремальный романтизм высосал из меня последние соки. Но Верест успешно совместил роль любовника с ролью бэбиситтера — укутал меня в две простыни, в четыре одеяла, ласково шепнул: «Все ваши слабости с этого часа, Лидия Сергеевна, ложатся на плечи профессионала» — и отнес в дом. Мне было и стыдно, и приятно, и до фени. Сквозь прищуренные глаза я различала кланяющиеся березы, изумленную физиономию Постоялова, замершего с поднятой лопатой, салютующего на крыльце сержанта Борзых…