Похищение «Черного Квадрата» - Валерий Гусев

Но зачем она приходила? Зачем ей папа? Ведь все изменилось, как только она узнала, что наш пала не простой милиционер, а очень важный. Что же ей нужно?

Но я и эти мысли отставил в сторону. Мне не терпелось поскорее вскрыть конверт, который тайно вручила мне Ольга. С условием — ознакомиться с его содержимым только дома.

Пока мама с Алешкой яростно спорили — идти ему завтра в школу или не идти, я закрылся в ванной и нетерпеливо распечатал конверт.

И долго ничего не мог понять.

В конверте был тетрадный листок с каким-то текстом вроде письма. И с яростными красными пометками — исправление ошибок. И еще в конверте была короткая записка с обращением ко мне.

Я прочел сначала записку:

«Дима! Меня очень тронуло твое искреннее письмо. Оказывается, ты тоже бываешь красноречив, но, к сожалению, только на бумаге. Не скрою, я с удовольствием прочла твое признание, но меня очень огорчили твои ужасные грамматические ошибки. Ты неглупый, хороший парень, и тем более стыдно быть таким безграмотным. Возвращаю тебе твое письмо, обрати внимание на красные пометки. И не скрою, что мне очень бы хотелось оставить его себе на память. Но не в таком же виде! Надеюсь, в самом ближайшем времени ты доставишь мне такое удовольствие. Ольга».

Я тупо смотрел на записку, написанную красивым, ровным почерком. И ничего не мог понять. Какое письмо? Я не писал ей никаких писем. Какое признание? Я ни в чем ей не признавался, ни в какой любви. Какие ошибки?

Тут я спохватился: да вот же письмо с ядовитыми беспощадными пометками ручкой с красной пастой.

Я лихорадочно прочел его. И мне стало еще больше не по себе. Это действительно было что-то вроде признания в любви — очень поэтичное, в восторженных тонах. Только написано оно было странно знакомым почерком.

Я вглядывался в эти строки. Написано было аккуратно, и если бы не ошибки… Причем некоторые ошибки мне тоже показались знакомыми. «Придлогаю», например. Где-то мне такое «правильнописание» уже встречалось, и совсем недавно.

Засунув записку и письмо обратно в конверт, я пулей вылетел из ванной и пулей прилетел в нашу комнату. Вломился в Алешкин стол, перерыл в ящиках все, что там было навалено, и отыскал черновик его послания «дорогому господину» Алтынскому.

Так и есть! Письмо Ольге было написано Алешкиной рукой. С Алешкиными ошибками. Но какой стиль! Какие эпитеты!

Я еще раз посмотрел письма, сравнил и окончательно убедился — Алешка писал. И тут на обороте записки я обнаружил странную фразу: «И еще, Дима, ты не очень наблюдателен — глаза у меня не черные, а голубые, присмотрись. О.».

Буря бушевала в моей душе. В самых грозных и мрачных тонах.

И в это самое время в комнату вошел опечаленный Алешка и сообщил:

Завтра в школу пойду, Дим.

Не пойдешь, — сказал я, — потому что я тебя убью.

За что? — искренне удивился Алешка.

Я показал ему письма. А он даже не дрогнул.

— Дим, я тебе хотел помочь. Я видел, как ты в балеринку влюбился. Даже поглупел.

— Ты мне не помог, — безнадежно сказал я. — Ты меня опозорил. Рассказывай…

…Все оказалось очень просто. Когда Алешка решил мне помочь, он сообразил написать Ольге письмо от моего имени. Ну вроде того: ты мне очень нравишься, давай с тобой дружить. У него долго ничего не получалось. Тогда он вспомнил, что в бабушкиной шкатулке хранятся письма, которые наш папа писал нашей маме. Правда, тогда они еще были очень молоды и не были еще нашими родителями. Мама училась в институте, и ее послали на практику в далекий город. А папа в нее уже влюбился и писал ей нежные письма. Мама иногда в шутку признавалась: «Если бы не эти письма, я, может, и не вышла бы за него замуж».

Алешка беззастенчиво сдул папино письмо. Ну, только внес свои коррективы там, где текст не совпадал по существу и по времени. Вот почему ошибки в письме были не сплошь, а только в некоторых местах. Ну и про глаза он проворонил. Черные — голубые. Не обратил внимания. Но ведь он к Ольгиным глазам не приглядывался. Он смотрел на нее не такими глазами, как я…

Его рассказ меня растрогал. Я даже подумал о том, что как-то незаметно мы поменялись с ним ролями. До определенного момента я заботился о нем как старший брат. А теперь он заботится обо мне. Как младший…

Но одного черного места в этой истории нельзя оставить без внимания. И я сказал:

— Спасибо тебе, конечно. Но разве ты не знаешь, что чужие письма читать нельзя?

— Знаю, — удивился Алешка. — Но, во-первых, я их не читал, а списывал. А во-вторых, какие же они чужие? Они папины. А на аукционе, Дим, вообще чужие письма продают кому попало.

У этого мальца какая-то своя логика. Мне недоступная.

Надеюсь, Алтынскому ты письмо не послал?

А куда, Дим? На деревню дедушке в Париж? Он и без письма сам прискочит. Ты не понял, что ли?

Я уже ничего не понимаю. А Лешка невинно спросил:

Ответ Ольке напишешь? Я передам.

Вот что, Алексей Сергеич, — сказал я маминым голосом. — Как только приедем в Малеевку, ты сам все расскажешь Ольге.

Лучше ты расскажи, я не возражаю. У тебя лучше получится. — Он невинно улыбнулся. — А потом посмотри ей в глаза. И скажи: «Олечка, у тебя такие голубые глазки, что даже… черные!»