Искатель, 1998 №1 - Юрий Дмитриевич Маслов

хрен ответил мне, что дети в СССР за своих родителей не отвечают. И наоборот — папы умирают на родине, а дети бегут в Америку и живут своей, самостоятельной, жизнью. В общем, он посоветовал мне разобраться с Францем за круглым столом.

— Понятно, — сказал Тойота, подумал и кивнул на телефон. — Позвоните ему, я хочу слышать его голос.

— Пожалуйста. — Скалон набрал номер, и Тойота мгновенно зафиксировал его в своей памяти.

— Я вас слушаю, — раздался в трубке густой, бодрый бас.

— Здравствуйте, Густав Илларионович! Это я, Лева.

— Здравствуй, Левушка!

— Вы звонили Францу?

— Он сам вчера позвонил… Твои претензии я ему выложил, но он послал меня куда подальше.

— Это вас. А меня?

— Еще дальше. Так что, извини, не слушается он меня больше…

— А по какому поводу он звонил?

— Интересовался здоровьем сына.

— А разве Густав здесь?

— Приезжал на пару дней по делам, в первый же вечер, как водится, выпил с друзьями и попал в автомобильную катастрофу.

— Сильно разбился?

— Ногу сломал.

— Он в больнице?

— Дома лежит.

— Передайте ему привет и… скорейшего выздоровления.

— Спасибо, Левушка!

Скалон положил трубку, усмехнулся.

— Убедились, Вячеслав Иванович?

— Вы меня неправильно поняли, Лев Борисович, — поморщился Тойота. — Я вам сразу поверил, но…

— Наш договор в силе?

— Я вам дал слово, и я его выполню. Всего доброго!

— Желаю удачи!

— К черту! — Тойота махнул рукой и вышел.

Домой Лев Борисович вернулся в приподнятом настроении — большое дело провернул, — но оно у него моментально испортилось после звонка Спицына, который сообщил, что похороны Блонского в четыре и ему, Скалону, желательно было бы там появиться.

— Ты так считаешь? — помолчав, спросил Лев Борисович.

— Я так считаю, — раздраженно повторил Спицын. — Надумаешь поехать — позвони.

Лев Борисович чертыхнулся, принял сто грамм водочки и принялся размышлять: ехать ему на кладбище или воздержаться? Этот, казалось бы, простенький, не стоивший и выеденного яйца вопрос совершенно выбил его из колеи. С одной стороны, он просто обязан проводить своего старого друга, партнера по картам Илюшу Блонского в последний путь, бросить на гроб горсть земли, помянуть рюмкой водки, а с другой… Он ведь действительно пожелал приятелю смерти, когда узнал, что до него может добраться Скоков, но сделал это в сердцах, сгоряча, как частенько бывает с человеком в приступе гнева или бессильной ярости. И на тебе, пожелание сбылось, пригрела Илюшу мать сыра-земля! Ну разве это не чудо? Лев Борисович до того удивился, что почувствовал легкие укоры совести, которые чуть позже — и это второе чудо — переросли прямо-таки в убеждение: он вогнал приятеля в гроб, его заказ! А затем свершилось третье чудо: Льву Борисовичу стало казаться, что и другие так думают — родственники, соседи, знакомые… И он решил переждать этот момент, обойти стороной, в частности, не ездить на кладбище, ибо боялся, что в ответ на чей-нибудь укоризненный, подозрительный взгляд, вспылит, сорвется, наговорит лишнего — как смеете, мол, так думать? Да, он игрок, бизнесмен, банкир, да, он знает, кому и когда дать взятку, умеет привлекать к работе людей из правительственных кругов, да, у него криминальная крыша — Тойота! Ну и что? Тойота гарантирует ему безопасность, а менты… Эти сволочи свою жизнь не могут защитить, а уж чужую — тем более! И после этого вы, козлы драные, имеете право подозревать меня, заслуженного артиста СССР, в убийстве? Вот хрен вам с маслом! Лев Борисович хлопнул левой рукой по согнутой в локте правой и показал невидимым оппонентам, что за хрен он имеет в виду.

Лев Борисович чуть не задохнулся от душившего его праведного гнева и принял — именно во гневе — положительное решение — ехать! Он мгновенно повеселел, позвонил Спицыну.

— Мы едем! — объявил торжественно. — Ты составишь мне компанию?

— Естественно.

— Жду. — Лев Борисович подошел к зеркалу, пригладил волосы и на всю квартиру разнеслось: «Умру ли я, но над могилою гори-сияй мо-оя звезда-а!»

ГЛАВА II

Поминки хороши тем, что снимают напряжение.

После второй рюмки гости заметно расслабились, стали перемещаться — рассаживаться по интересам, и за столом потекли неторопливые разговоры-воспоминания — каким прекрасным, добрым и отзывчивым человеком был Илья Григорьевич Блонский (дань традиции: о покойниках — только хорошо или ничего), как любил жизнь — природу, охоту, рыбалку, как любил шутить и разыгрывать знакомых.

— Вы знаете, он однажды пригласил меня в баньку, — рассказывал один толстячок, весело поигрывая огромными совиными глазами. — Я приезжаю, мы расцеловались, и он говорит: «Феденька, я гостей встречаю, так что, извини, раздевайся и ныряй, а я потом подгребу. Не возражаешь?» Какие могут быть возражения… Я хлопнул кружечку пивка, чтобы, значит, пропотеть получше, быстренько разделся, влетел в парную и… Мать моя родная! Застолье! Дамы — в вечерних платьях, мужчины — в смокингах! И все вопят: «Браво!» и аплодируют, как будто я на сцену вылетел. Вы представляете?

Скоков улыбнулся и пошел в баньку, вернее, в предбанник, где, если читатель помнит, места было достаточно и где Гриша Блонский накрыл второй стол для гостей, так сказать, рангом поменьше. По дороге кивнул Маше Ракитиной — следуй, мол, за мной, что последняя, к его удивлению, с большой охотой и сделала.

В предбаннике в гордом одиночестве пировали Вадим Решетов и Яша Колберг. Скоков предупредил их о своем возможном приходе, и они, прекрасно понимая его замысел, заранее выпроводили всех гостей в сад, в беседку — там, мол, и пьется лучше, и воздух чище.

Скоков сел в кресло хозяина, стоявшее в торце стола, жестом предложил Ракитиной занять место рядом и, раскрыв дипломат, вытащил портрет Слепнева.

— Вам не знаком этот господин?

— Да, это он, — после продолжительного молчания сказала Ракитина. — А как вам удалось отыскать его дачу?

— Искали, — неопределенно ответил Скоков. — Кто ищет, тот всегда найдет. — Он улыбнулся. — Вы помирились с Гришей?

— Похороны нас примирили.

«Ну что за девка, врет на каждом слове!»

— В воскресенье он был дома?

— Маша, этому человеку врать нельзя.

Скоков обернулся, заметил в дверях Гришу, приветливо кивнул.

— Заходи, коль пришел, присаживайся.

— Спасибо. — Гриша сел напротив Скокова. — Очная ставка?

— Дружеская беседа.

— В таком случае я хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз.

Колберг и Решетов мгновенно смылись. Ракитина налила себе рюмку водки.

— Мы будем беседовать втроем.

— Ты так решила? — спросил Гриша.

— Я так решила, потому что ты так любишь.

— Как?

— Втроем, — с вызовом ответила Ракитина. — Начинайте, Семен Тимофеевич.

— Только без сцен! — предупредил Скоков. — Гриша, зачем ты летал в Сочи?

Гриша стал похож на мальчика, из-под которого