Искатель, 2002 №11 - Станислав Васильевич Родионов

— Собирайся!

— Куда?

— Мы уезжаем.

— Куда уезжаем?

Он ухмыльнулся почти злорадно, обнял за плечи, прижал к себе и спросил в ушко:

— Ты хотела узнать, где я живу… Ко мне и поедем.

— Как, на сколько, что с собой брать?

— Документы и самое необходимое.

— А работа?

— В больнице ты больше не работаешь. Позвони и сообщи.

— Завтра…

— Сегодня! Сейчас! Чтобы завтра о тебе забыли.

— Саша, я так не могу…

Она стояла посреди комнаты без сил. Сердце стучало гулко, но медленно и тоже обессиленно. Спокойной любви не бывает… А сплошное беспокойство — любовь? Но ведь он зовет жить к себе, о чем она и мечтала, — жить как муж и жена. Не приходяще-уходящий, не бойфренд… Только почему спешка и таинственность, словно они спасаются от уголовников?

— Саша, но объясни толком…

— Кто этот Олег?

— Студент.

— Студент? Да он легавый!

— Не может быть…

— Раскинь своими овечьими мозгами: как он попал в этот дом?

— Снял квартиру.

— А как он попал к тебе?

— Из-за котеночка…

— Ага, из-за котеночка… Зачем?

— Молочка просил…

— Не мог купить?

— Надо бежать в магазин…

— А как этот Олег отыскал нас в лесу?

— Я же назвала место…

— Ржавое фуфло! Кругом лесные массивы, а студент выходит к нашим шашлыкам с лазерным наведением?

— Тогда как же нашел?

— Да следил за нами в натуре. Мент!

— Не верится…

Но как она могла не верить тому, чего не знала? Как не верить человеку, который знал жизнь ей не известную и не понятную? Как не верить тому, кого любишь? В конце концов, любовь — это доверие. Ну, и ласка.

Саша отскочил к вешалке, что-то достал из кармана, развернул бумажку и опрокинул ее на Тамарину ладонь. Гвоздь, который она извлекла из руки Олега. Длинный, из какого-то белого сплава, с несоразмерно широкой для тонкой ножки шляпкой…

— Медсестра, а гвоздик-то вошел аккуратно: в мягкую ткань, неглубоко, кость не задел. А?

— Да…

— Глянь-ка под самую шляпку!

— Красное… Следы крови.

— Не красное, а бурое. Понюхай.

— Пахнет лекарством.

— Пахнет йодом. Откуда же йод, если рану ты заливала перекисью водорода?

— Ну и что?

Саша хохотнул и щелкнул ее по лбу: это значило, что она плохо раскинула своими овечьими мозгами. Соглашаясь, она попросила:

— Ради Бога, объясни все толком…

— Твой студент взял гвоздь, протер его йодом и всадил себе меж пальцев.

— Но зачем?

— Чтобы поплотней с тобой законтачить.

— Зачем со мной контачить?

— Дура, ему надо выйти на меня. Собирай чемодан!

Пенсионеры Шлюпкины, жившие в Малых Гнилушках, после обеда надумали сходить в лес, благо он раскинулся за избой. Ни грибов еще, ни ягод. Но в лесу всегда найдется что-то полезное. Шлюпкин прихватил ведро, чтобы накопать синей глины. Жена хотела нарвать черничного листа и заварить д ля остроты зрения да нащипать сухого белесого мха проконопатить щель в баньке.

— На забыть бы цветков сирени настоять на водке, — сказала она.

— Это с какой же радости водку переводить?

— Для натирки ног.

— Сходи к врачу, таблетки пропишет.

— Пустое дело.

— Кому и помогает, — не согласился муж.

— В старину ни врачей, ни аптек не было. Лечились не лекарствами, а домашними снадобьями. И были здоровехоньки.

— Какими снадобьями?

— Травами, парной баней, вином с перцем, заговорами и молитвой.

Они шли по широкой утоптанной тропе в черничнике. Она пересекала осиновую рощу, огибала небольшое, но ядовито-желтое болото и приводила к заброшенному карьеру. Кто-то бежал по кустам, пригибая и раздвигая жиденький малинник — ветер бежал. Малинник что: осиновая роща отозвалась на ветер радостным шелестом. Кукушка вдруг закуковала, видать, дурная, поздно ей, да и не умеет, истошно кричит, односложно, ку-ку, и замолчит, недокуковывая.

Миновали болото, пахучее, как газозаправочная станция. Пошел хвойный лесок. Жена залюбовалась на сосенку, стоящую на высоком валуне, на котором земли нет — лишь облеплен прошлогодними листьями; а сосенка обхватила его корнями со всех сторон, как обняла. Жена вздохнула:

— Нам бы такую красоту взять с собой…

— В избу?

— Не в избу, а Туда.

— Эх, Вера, не с собой бы взять, а с ней бы остаться…

Лес как отрубили. Громадная воронка, метров сто в поперечнике, полого уходила в глубину. Ее желтые склоны начали зарастать ивняком и полынью. На дне, как недопитая чаша, блестело жидкое оконце. Когда-то тут шумели самосвалы, увозя песок и гравий, пока не пошел суглинок.

Но пенсионеров интересовали окрестные ямы-норы. Здесь деревенские выбирали синюю глину, пластичную и жирную. Они облюбовали яму пошире и поглубже: спускаться сподручнее и глинка почище, без включений мелкого гравия. Но сперва пенсионеры сели на край земляной отдохнуть и осмотреться. Жена развернула пакет с яблоками, сыром и булкой. Он воспользовался этим обстоятельством, чтобы продолжить вечный их разговор о здоровье и долгожительстве.

— Полакомиться деликатесами — это как?

— Копченая колбаса, морская рыба…

— Из глубин, пучеглазая?

— Может, и речная, например, красная.

— Надо есть то, что ели наши предки со своей земли, — убежденно заявил он.

— Можно есть и привозное, — не согласилась жена.

— А вот примерчик. Папоротник, орляк, наши предки никогда не ели. Японцы же ели и даже солили впрок, вроде капусты. Чем дело кончилось? От этого папоротника происходит рак мочевого пузыря.

От соснового запаха, от влажного духа земли, от шелестящей тишины листвы говорить уже не хотелось. В траве торчали пни, чернели кострищи, валялись железки и сломанные лопаты, тачка без колеса опрокинуто лежала в иван-чае, пивные бутылки безголовыми темными тушками мигали тускло… А красиво. Потому что солнце — на солнце все красиво. Только жаль, что жизнь проносится, как электричка.

Пенсионер заметил:

— Наше короткое лето — это праздник.

— И не говори, — подтвердила жена.

Он вытянул из ведра толстую веревку и привязал ее к ручке емкости. Что-то…

— А? — обернулся он к жене.

— Я молчала.

Значит, показалось. В четырехметровую яму вели уступы, вроде ступенек. Он намотал веревку на кисть руки…

— Что? — спросила Вера.

— Чего «что»?

— Ты вроде бы ойкнул…

— Зачем мне ойкать?

Сперва они глянули друг на друга, потом огляделись. Никого. Бутылки, пни и железки все так же красовались, поскольку солнце.

И тогда не то стон, не то бормотанье глухо донеслось из-под земли.

— Вера, это в яме…

Пенсионер подошел и боязливо глянул в шурф, как в жерло вулкана. Только в яме ничего не светилось и не горело. Он приучил глаза к темноте. Что-то голубое… Скорченная фигура человека… Почему голубая? Измазался в глине. Человек замычал, сразу прояснив картину…

— Вера, там пьяный.

— Тогда пойдем, пусть проспится.

Пенсионер повертел пустое ведро. Жена подсказала:

— Наберем