Когда время судья и палач. Психологическая драма с криминальным событием - Алена Бессонова

милиции: ведь к тому времени он уже познакомился с некоторыми завсегдатаями Сенного базара и пользовался их услугами, да и склад консервированных продуктов, оставленных отцом, тревожил, — но, увидев тощую сутуловатую фигуру ночного гостя в потрёпанной одежонке, сразу успокоился, поторопился встать, одеться.

— То, чем вы сейчас занимаетесь, Фима, опасная мелочь, сообщу я вам. Можно пропасть за пустяк, — сказал знакомый без предисловия и положил на стол ярко мигнувшие жёлтым ручные часы. — Посмотрите. Ещё имеет право на внимание драгоценный камень. И собственная голова. Вам никто не позволит оставить её пустой, от неё чего-то нужно иметь. Читайте вот эти книги, Фима, — он указал на ряд потемневших от времени томиков, притулившихся в нижнем уголке большого книжного стеллажа. — Брали в руки?

— Нет, — признался Ефим.

— Поинтересуйтесь, там написано за жизнь, сообщу я вам. А эти книги, — гость провёл указательным пальцем по длинной стопке книг на верхней полке книжного шкафа, — почитайте, если хотите заниматься антиквариатом. Не всё то золото, Фима, скажу я вам, что блестит. Ответьте, молодой человек, на маленький вопрос: если у меня в кармане пять яблок, и я отдал вам половину. Сколько яблок в моём кармане осталось?

— Вы меня за идиёта принимаете, — нахмурился Мессиожник, — в вашем кармане не уместятся пять яблок. Но если всё же решите отдать мне два яблока и ещё половинку, советую оставшуюся свою половинку съесть, чтобы карман яблочным соком не запачкать. Мыло в наше время роскошь, а два оставшихся у вас яблока припрятать на голодный день.

— Первая часть вашего ответа мне понравилась, — прикрыл один глаз гость, — вы сможете оценить величину проблемы, а вторая нет. Мы не можем позволить себе отдать два с половиной яблока, посему, если просят половину, отдавайте половинку. Оставшуюся половинку, действительно можете съесть, а четыре яблока распихайте по карманам. У вас, Фима, должно быть много карманов… И никогда не закрывайте оба глаза, пройдоха с Сенного базара, очень быстро сообразил с кем имеет дело… Золотые часы оставляю, это плата за двадцать листов дюраля. На вашем складе его полторы тонны.

— Его нельзя, он на строгом учёте! — ошарашенно ответил Мессиожник.

— Не торопитесь, я подскажу, когда будет можно. Извините за поздний визит и примите совет: поступайте в институт, на заочный, слава богу, сейчас на мужчин большой недобор, сообщу я вам. Документ образованного человека нам так же необходим, как пуговицы на брюках. Продолжайте спать. Меня не надо искать, по старому адресу не живу.

Он прошёл на кухню, попил воды, и входная дверь за ним неслышно прикрылась. Знал Ефим только его имя. Он ушёл, оставив часы на столе и уронив в податливую душу парня сладкую каплю страсти к чему-то новому и всё равно подспудно, издревле знакомому.

Ефим быстро разобрался в мудрости старых книг. Теперь он усвоил, что внешний блеск жизни — хрупкий блеск ёлочной игрушки; что унижаться можно, даже необходимо, если перед тобою сиятельный дурак, унижаться — презирая, черпая в унижении ненависть и силу характера; что есть ценности и посильнее золота, «чёрные леклиты», то есть человеческие слабости, пороки, тайные преступления, собранные в «единый мешок» умным человеком…

Понимал Ефим — в книгах рецепты яда для душ человеческих. Ему дали в руки рецепты — значит, яд для других. Яд сильный, настоянный на веках, рассчитанный на будущих рабов. А если будет раб, будет и хозяин. Примерно так рассуждал Ефим. Дорожка грязная, длинная, но по-своему романтическая, а главное — ведёт к власти. Только имеющий власть над людьми живёт как хочет. КАК ХОЧЕТ! — нет сильнее и приятнее этих слов. И ещё запомнил: «Ищи слабого!»

Пока для молодого Мессиожника сладкий угар власти был чисто теоретическим понятием, нельзя же принимать всерьёз раболепство базарных червей и некоторых клиентов, в основном баб-спекулянток. Такие люди не имели ценности «чёрного леклита», они подонки. Но случилось, и потонула душа…

В то раннее морозное утро прилетели с боевого задания самолеты-буксировщики. Где-то за линией фронта от них отцепились планеры, и самолёты возвращались на базу только с тросами, с длинными, невидимыми издалека тонкими стальными хвостами.

Самолёту с «хвостом» садиться нельзя — трос может захлестнуть какое-нибудь сооружение на земле, и машина, мгновенно потерявшая скорость, клюнет носом. Для сброса тросов отвели место за границей аэродрома, выложили соответствующий знак из белых полотнищ. Лётчики, пролетая над знаком, на высоте ста метров отцепляли тросы, и они, извиваясь и поблескивая, падали, подсекая живыми кольцами снежный наст. Один за другим заходили на сброс буксировщики, сильно снижаясь, а затем карабкались вверх. Некоторые производили манёвр с шиком, очень красиво. Чтобы тросы, сброшенные в одно место, не перепутались, к знаку специально подвезли группу курсантов, и с ними старший инженер послал Мессиожника. Курсанты в промежутки между заходами самолётов оттаскивали упавшие тросы в сторону, а Мессиожник следил за точностью падения и проверял номера на заглушках с полукольцами. Номер на заглушке сверял с номером в ведомости — должны сходиться, если нет — требуется немедленно доложить командованию.

Вот зашёл на сброс трофейный «хейнкель». Машина приметная, резко отличная по форме от СБ[3], все знали, что её пилотирует один из лучших лётчиков школы старший лейтенант Костюхин. Знал и Мессиожник, этому лётчику он много раз угождал, доставал на чёрном рынке что-нибудь вкусненькое, отвозил продукты в село его невесте. Костюхин одаривал услужливого кладовщика иногда рублём, иногда старой форменной одеждой со своего плеча. Мессиожник сдержанно благодарил, а приходя домой, помятый рубль небрежно бросал в картонную коробку из-под макарон, а барахло метал в угол, откуда его потом забирала знакомая по базару старуха.

«Хейнкель» снизился над знаком, а потом ушёл в набор высоты, как и предыдущие самолёты, но… трос не сбросил, а только имитировал сброс. Курсанты заволновались. Послышались реплики:

— Без верёвки пришёл!..

— Потерял?

— А может, планер где-то бросил?

— Да не-ет, докладывали по радио — всё в порядке.

— Надо сказать комиссару…

— Глаза пошире откройте! — Это уже был уверенный голос Мессиожника. — Вон же над бывшим гречишным полем сверкнул! Просто штурман ошибся, рано дёрнул замок, как на втором самолёте.

Ошибку штурмана самолёта, заходящего вторым, все видели.

— Всё в ажуре, ребята! — успокоил Мессиожник. — Сматывайте тросы на барабаны, а тот я потом найду.

Прогудел над знаком последний самолёт, и курсанты побежали оттаскивать вновь упавший трос.

Смотав тросы и поставив барабаны рядком, курсанты ушли к ангарам. Мессиожник, сев в присланную полуторку, поехал на поле, где «блеснул» трос с «хейнкеля». Примерно в том месте, куда указывал Мессиожник курсантам, он нашёл трос и зацепил его за автомашину. Но только один, тот, кто сбросил второй самолёт, трос же с «хейнкеля»