Амплуа убийцы. Следствие ведёт Рязанцева - Елена Касаткина

Приветствие прозвучало странно, ведь каких-нибудь полчаса назад они уже виделись в кабинете Махоркина, но почему-то Лена решила, что так будет лучше. Она встала из-за стола, пододвинула стул поближе к задержанному, села, почти касаясь коленками его коленей и спокойным голосом произнесла. — Мне нужна ваша помощь. Я хочу найти того, кто убил Веронику Лебедеву. И почему-то мне кажется, что вам это тоже нужно.

Лена смотрела в опущенные глаза Матвея, но тот по-прежнему оставался безучастным.

— Матвей. — Она схватила его за рукав толстовки и затрясла. — Эй, очнитесь. Вы слышите меня?

Он поднял глаза. Она смотрела на него огромными тревожными (тревожными, но не испуганными) глазами его ангела. Её лицо было совсем близко, так близко, что чувствовалось тёплое дыхание. Она была другая — яркая, рыжая, совсем не похожая на его Веронику, но этот взгляд.… И вдруг он заплакал. Глупо, по-детски, как не плакал уже очень давно, с того времени, как умерла мама. Ему было стыдно за эти слёзы, но он не мог остановиться, словно плотину прорвало. Он утирал сбегающие вниз по лицу струйки огромным кулаком с такой силой, с таким остервенением, как будто хотел стереть вместе с ними всё своё уродство.

Лена ждала. Ничего не говорила и не двигалась с места. Чужие слёзы заразительны, и лицо её расчертили такие же влажные дорожки. Она чувствовала эту боль, боль, которая разрывала душу человека, изуродованного роковыми событиями его несчастной жизни.

— Матвей, я верю вам. — Лена вытерла слёзы и взяла руку великана в свою. — Расскажите мне всё.

Последний раз это было чуть больше трёх лет назад, как раз перед новогодними праздниками. Двадцать седьмое декабря — день, когда он подорвал ту злосчастную петарду, только пятнадцать лет спустя.

Где-то он слышал, что самая приятная смерть — это смерть от переохлаждения. Ты просто засыпаешь, и всё. День выдался удивительно морозным. Столбик на градуснике за окном медленно подползал к отметке -40 градусов. Для Москвы — небывалая стужа. На улице царила редкая для столицы тишина, транспорт отказывался заводиться, а люди всеми правдами и неправдами старались остаться дома.

Матвей вышел со двора и направился в парк. Вряд ли какой-нибудь сумасшедший решит прогуляться в такое время.

Обледеневший зимой парк застыл. Деревья, карусели, скамейки, фонари увязли в снегу, словно в манной каше, но центральная аллея расчищена, утоптана редкими прохожими. Белая дорожка протяжно поскрипывает под ногами.

Матвей сгрёб шапку снега с изогнутой буквой «г» скамейки и тяжело опустился в углубление. Минут пятнадцать он неподвижно сидел, ничего не чувствуя. Затем мышцы шеи и плеч стали сжиматься, неприятно заломило руки и ноги, словно тысячу иголок одновременно впились в конечности, начало трясти.

Пока всё, что происходило, было не очень приятно, даже можно сказать, очень неприятно, но Матвей сидел неподвижно, боясь шелохнуться и вызвать прилив крови. Через полчаса он впал в забытьё. Память обнулилась. Кто он и зачем здесь?

Сердцебиение постепенно затухало, веки закрылись сами собой, и он провалился в чёрный туннель. Никакой боли уже не чувствовалось, наоборот, приятное оцепенение сковало намертво — значит, обратной дороги нет. Его несло, несло куда-то, где, как он слышал, должен быть свет, но света не было. Зато как приятен сам полёт.

Вдруг его заболтало из стороны в сторону. Не до конца угасшее сознание вернулось удивлением: «И здесь турбулентность?» Трясло всё сильнее. «Ну и пусть», — мысленно сопротивлялся Матвей.

Потом что-то тёплое коснулось щеки, и он открыл глаза. Над ним в искрящемся кристаллами влаги воздухе склонился ангел. То, что это ангел сомнений не было. Милое, доброе и почти мраморное лицо с огромными тревожными глазами (тревожными, но не испуганными) было совсем близко, так близко, что захотелось коснуться его губами.

— Эй, вы что тут? — обеспокоенно прозвучал над ним серебристый голосок. — Вы замёрзнете, вставайте.

«Какое прекрасное видение», — безмятежное чувство счастья снова погрузило Матвея в забытьё, но ангел вдруг с размаху шлёпнул его по щеке.

— Вставайте, слышите. Прекратите спать, вы замёрзнете.

Матвей снова открыл глаза и попытался что-то сказать, но губы не слушались, из гортани пробивались наружу лишь слабые звуки «му».

Ангел, закусив край варежки, стянул её с руки и полез в сумочку.

— Скорая? Тут человек замерзает.

Он и теперь не сомневался, что это был ангел. Ангел навещал его в больнице, приносил апельсины и какой-то невероятно вкусный сок. Ангел улыбался, поглаживая его своей тёплой ладошкой по руке, а главное, он смотрел так, как смотрела на него так, как когда-то смотрела мама. У ангела были почти прозрачные голубые глаза, белокурые волосы и нежный серебристый голосок. И у ангела было красивое человеческое имя — Вероника.

Они подружились. Не так чтобы очень, ведь у ангела была семья и работа. Но теперь жизнь для Матвея приобрела смысл. Он дал себе клятву, что станет для Вероники Лебедевой таким же ангелом-хранителем, каким стала для него она, и будет оберегать её от любых невзгод.

Они виделись нечасто. Матвей старался не быть навязчивым, просто провожал её каждый день от театра до дома, оставаясь незамеченным.

В тот день у него сильно заболело сердце. Не та мышца-хронометр, которая отмеряет нашу жизнь, а нечто абстрактное, что умеет любить, жалеть и страдать. Его сердце любило только одного человека, а значит, и болеть оно могло только по одной причине.

Несмотря на позднее время, Матвей отправился к дому Вероники. Ангел потому и ангел, что приходит, когда тебе плохо. Он стоял под её окнами, по колено в сугробе, и смотрел на сиреневую вуаль кухонного окна. Наконец, в окне мелькнуло знакомое мраморное личико. Не прошло и десяти минут, как ангел спустился с небес.

— Ты чего здесь? — удивлённо прожурчала Вероника, запахивая белый пуховик.

— Не знаю. Что-то почувствовал. Мне кажется, тебе плохо.

— Ну что ты, — Вероника вскинула голову, посмотрела на окно, в котором ещё пять минут назад мелькал её силуэт, и протянула руку. — Надо же, куда забрался. Снег ведь в сапоги набьётся.

Выбраться из сугроба Матвей мог и сам, но он схватил протянутую ему руку, как утопающий хватается за соломинку. Подержать хоть несколько мгновений эту нежную тёплую ладошку — об этом он и мечтать не смел.

Они шли по тропинке вдоль дома. Морозный зимний вечер — почти ночь — убаюкивал. Что-то особенное, какая-то невидимая душевная связь была между ними, словно они породнились. «Ты мне как старший брат», — в голосе Вероники было столько нерастраченной нежности, что у Матвея закружилась голова. Они почти час бродили по каким-то улочкам, и впервые Вероника была с ним откровенна как никогда. Сердце его не обмануло.