Послушай меня - Тесс Герритсен

него. Вместо этого, когда она закрыла глаза и подумала о нем, она увидела васильки. Выцветшие голубые васильки на обоях с прожилками плесени и пятнами уродливого желтого цвета от многолетнего сигаретного дыма.

Даже спустя столько лет она все еще могла представить себе эту спальню, размером чуть больше чулана, с одним маленьким окном. Окно, которого с тем же успехом могло бы и не быть, потому что дом прижимался к склону холма, перегораживающему весь солнечный свет. Ее комната представляла собой мрачную маленькую пещеру, которую ее мать пыталась украсить и сделать веселой. Джулианна повесила занавески, которые сшила сама из остатков кружева, купленных на дворовой распродаже. На той же дворовой распродаже она купила картину с розами, которую повесила над маленькой кроваткой Эми. Это была любительская картина — даже в восемь лет Эми могла отличить работу настоящего художника от той неряшливой попытки, подписанной внизу кем-то по имени Юджин. Но Джулианна всегда придумывала, как скрасить их жизнь в этом тесном домике, где сами стены пропахли скопившимися запахами, оставленными бесчисленными предыдущими жильцами. Мать всегда старалась изо всех сил.

Но он никогда ничем не бывал доволен.

Слишком долго она подавляла в себе воспоминания о тех днях, и теперь не могла вызвать в воображении образ его лица, но все еще помнила его голос, грубый и злой, кричавший на кухне. Всякий раз, когда он был в плохом настроении, ее мать отправляла Эми в комнату и велела ей запереть дверь, а сама оставалась справляться с его гневом так, как она всегда справлялась с ним. Что обычно означало тихую мольбу и неизменный синяк под глазом.

“Если я проиграю, проиграешь и ты”, - вот что он всегда кричал ей. Эми не понимала, почему эти слова имели такую власть над ее матерью, но они неизбежно сокрушали Джулианну и заставили ее замолчать.

Если я проиграю, проиграешь и ты.

Но именно ее мать терпела синяки, вставала на пути его кулаков. Это она каждое утро в пять утра тащилась на работу в местную закусочную, где разогревала сковороду и варила кофе до того, как на завтрак приходили фермеры и дальнобойщики. Она таскалась домой каждый день, чтобы приготовить обед и помочь Эми с домашним заданием, прежде чем он вернется домой. Потом они оба смотрели, как он напивается. Семейные ценности, так он это называл. Он бросал это в лицо Джулианне всякий раз, когда она пыталась уйти от него. Семейные ценности были угрозой, дубиной, которую он использовал, чтобы удерживать их вечными участниками этого сражения.

Большую часть времени эта битва разворачивалась в других комнатах, где Эми не могла за ней наблюдать. Но она могла слышать все через стену, когда лежала, свернувшись калачиком, в кровати и смотрела на обои с голубыми васильками.

Даже сейчас, в сотнях миль от того дома под холмом, она все еще могла слышать те голоса в своей голове, его бешеный рев становился все громче и громче, а голос Джулианны постепенно стихал. Семейные ценности означали, что голову нужно держать опущенной, а говорить тихо. Это означало ужин на столе к шести, а твоя зарплата в его руках каждую вторую пятницу.

Это означало хранить секреты, которые в любой момент могли взорваться у тебя перед носом.

Неужели эта жалкая лачуга все еще стоит? Спит ли сейчас какая-нибудь девушка в своей старой спальне, или все это было снесено, а призраки укатаны бульдозером в землю, где им и место? Призраки тех васильков никогда не исчезнут; они были здесь, в ее голове, все еще такие яркие, что она могла видеть их окрашенные никотином лепестки, но почему она не могла вспомнить его лицо? Куда делось это воспоминание?

Все, что она помнила, - это голос, кричавший на кухне, клявшийся, что он никогда их не отпустит, никогда не откажется от них. Он сказал, что как бы быстро и далеко они от него ни убежали - он найдет их.

Возможно ли это? Что теперь он пришел за нами?

Семнадцать

Анджела

Мне всегда нравилось ходить по магазинам для званых обедов. Катя свою тележку по супермаркету, я представляю, как гости сидят за моим столом и наслаждаются едой, которую я с такой любовью приготовила. Не то чтобы это был особенно большой званый ужин, просто семья Джейн и милый Барри Фрост со своей надоедливой женой Элис, плюс Маура и — я надеюсь — друг Мауры, отец Брофи. Когда-то мне было бы неприятно видеть их вдвоем, потому что я была воспитана хорошей девочкой-католичкой. Но взгляды меняются. В моем возрасте ни одно из старых правил больше не кажется высеченным на камне, особенно когда дело касается любви. На всякий случай, если он все-таки придет, я приготовлю ужин на семерых. Семерых с половиной, если считать малышку Реджину. Это ненамного больше, чем обеды на пятерых, которые я готовила каждый вечер, когда мои дети были маленькими и приготовление пищи было обязанностью, а не просто подачей чего-то съедобного на стол.

В этот раз блюдо будет не просто съедобным. Я хочу, чтобы это было похоже на праздник.

У мясного прилавка я беру прекрасную баранью ногу, которую мой мясник с любовью заворачивает в бумагу. Я собираюсь посыпать его зубчиками чеснока и поджарить до средней степени прожарки. Какая жалость, что Алиса Фрост сидит на какой-то диете и, вероятно, даже не прикоснется к ней. Ей же хуже. Я прохожу через продуктовый отдел, собирая нежные листья салата и желтый лук, картофель и зеленую фасоль. И спаржу. Это для меня. Начался сезон свежей спаржи, и я рада видеть ее, потому что это означает, что уже не за горами лето.

Я толкаю свою тележку вверх и вниз по проходам в поисках оливкового масла и макарон, кофейных зерен и вина. Шесть бутылок, минимум. Опять же, кое-что из этого только для меня. С почти полной тележкой я направляюсь в отдел замороженных десертов. Никогда не помешает иметь под рукой парочку упаковок мороженого. Я заворачиваю за угол в проход между морозильниками и останавливаюсь, когда вижу, кто стоит там, уставившись на ассортимент мороженого.

Триша Тэлли. Так она все-таки не похищена или убита, а явно жива, если ходит за мороженым.

— “Триша!”

Она смотрит на меня безразличным взглядом подростка. Либо она растерялась и не узнала меня, либо ей просто все равно.

— “Это я. Анджела Риццоли.”

— “А, ясно. Привет.”

— “Давненько я тебя не видела”.

В этот