Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

— В музее на этой неделе ничего особенного не произошло, — рассказывал князь за ужином. — Тишь да гладь. Балашова в Академию на заседание ездила, Ольгин как отбыл на базу, так и носа не кажет. А вчера Балашова пригласила меня на годовщину смерти мужа — три года у нее в пятницу исполняется. И не только меня…

— А кого еще? — Катя любопытно округлила глаза.

— Тебя. Она считает, что ты… хм, моя девушка.

Кравченко ухмыльнулся и чокнулся с Мещерским пивной жестянкой.

— Ты пойдешь? Катя задумалась.

— Мы с тобой не знаем там никого толком, но, с другой стороны… Там наверняка появится кто-нибудь из институтских. Можно понаблюдать их в домашней обстановке. А куда идти-то?

— Сначала на Новодевичье, в три все собираются там, пропуска заказаны, а потом к Балашовой домой. Павлов с дачи заявится. Вчера со станции мне звонил, справлялся, пойдем ли мы.

— А, — Катя решилась. — Аида. Я, конечно, не любитель по кладбищам путешествовать, но раз надо…

— Ты с Колосовым говорила, нет? — поинтересовался Сергей.

— Я его поймать никак не могу целую неделю, он постоянно в районе. В Спасском скорее всего. И что там, интересно, происходит?

— А про байкеров своих Сергееву доложила? — встрял Кравченко.

— Яволь, герр начальник. Удивительно, но из всего моего рассказа его всерьез зацепила только одна деталь. «Откуда у Жукова такой дорогой мотоцикл? На какие это шиши?» — это его дословная лексика.

— Сашка профи, сыщик до мозга костей. Зрит в самый корень, — усмехнулся Кравченко. — А еще чего он сказал тебе?

— Свое коронное: разберемся.

— Значит, в пятницу я заеду за тобой, — подытожил Мещерский. — Отпроситься сможешь?

— Смогу, смогу. Ну, налетай — жаркое стынет.

На работе Катя снова решилась дозвониться до Колосова и опять потерпела неудачу: там никто не отвечал. Она разозлилась: ах так! Скрываться, да? Ну и я тебе ничего не скажу, даже если что и узнаю сегодня!

* * *

Почтить светлую память скрипача и дирижера Олейникова на Новодевичьем кладбище собралось не так уж много народу. Балашова встретила Катю и Мещерского очень приветливо, представила друзьям. Катя сразу же выделила из всех собравшихся Ольгина. Несмотря на жару, он был в строгом темном костюме, при галстуке. Немного бледный и очень импозантный, на ее взгляд.

Балашову окружали подруги — холеные пожилые дамы. Лицо одной показалось Кате очень знакомым. Она шепотом справилась у Мещерского: «Так это ж Гориславская — любимая балерина Сталина, соперница Улановой». Катя украдкой разглядывала великую балерину, какой она стала после стольких прошедших после славы лет, и думала: «Однако, ну и круг общения у этой Балашовой! Сливки».

Подходили какие-то интеллигентные старички с безукоризненными манерами и мягким московским говорком, появилось несколько пожилых пар. То и дело слышалось: «А вот и мы», «Марья Гавриловна не смогла, давление подскочило», «Ниночка, там в автобусе венки от Большого и Министерства культуры».

— Нинель Григорьевна, голубушка, а оркестр-то его будет? — осведомился сухонький старичок на протезе, облаченный в застегнутый наглухо летний плащ-коротышку, которые носили еще во времена Хрущева.

— Нет, Борис Ильич, только телеграмму прислали. Они же в Испании сейчас, поневоле иностранцами стали.

У памятника Леониду Олейникову, сооруженному в виде выступающего из гранита угла рояля с положенной на него скрипкой — словно тот, кто играл на ней, оставил ее всего минуту назад, звучали негромкие проникновенные речи. Все вспоминали талант, обаяние и редкую душевную щедрость великого музыканта. Балашова прикладывала платочек к глазам. Потом на автобусе, присланном Министерством культуры, поспешили на поминки. И тут Катя качала удивляться еще больше.

Во-первых, приехали на Кутузовский и остановились у дома, подъезд которого был увешан мемориальными досками: «Маршал Советского Союза», «Член Политбюро», «Народный артист СССР». Во-вторых, обнаружилось, что не только дом, но и квартирка у старой профессорши — ого-го: шесть комнат, и каких!

В холле, украшенном оленьими рогами и антикварными часами-замком на зеркальном трельяже, гостей встречал Павлов. Он словно дирижировал скомканным фартуком. У ног его юлой вертелся Чен Э.

— А я здесь с самого утра дежурным по камбузу, — подмигнул Виктор Кате. — Тетка помочь просила. Вот мы и жарим, и парим, и пироги печем.

— Вы готовить умеете?

— Не верите? Ах вы, маловерка! Ну мы вам докажем, — он улыбался. Улыбался, хитро жмуря свои черные глазки-щелочки, и китайчонок.

Гости в ожидании приглашения к столу разбрелись по квартире. Катя с любопытством осматривала жилище мировой знаменитости. В квартире имелись столовая мореного дуба и просторный репетиционный зал с великолепным кабинетным роялем и шкафом, где хранились дорогие скрипки Олейникова, спальня, вся сплошь увешанная иконами в золоченых окладах, кабинет-библиотека, уютная гостиная со множеством картин, фальшивым мраморным камином и огромной парадной люстрой.

На всей обстановке лежал отпечаток семидесятых.

И эта дорогая антикварная мебель карельской березы, иконы, концертные афиши репетиционного зала, многочисленные фотографии в кабинете — все было оттуда, из застоя, из сытой, богатой, такой прошлой жизни. Кате вспомнилась квартира отца Кравченко — генерала КГБ с парадным портретом Жукова в кабинете, с дарственными фотографиями Семичастного, Абеля и пленного летчика Пауэрса. Там было не так шикарно, но атмосфера витала та же.

Картины в гостиной они с Мещерским рассматривали в обществе Балашовой.

— Все это Ленечка собирал, — говорила та. — Что ему нравилось, то и собирал. Кое-что здесь есть стоящее, немного, но есть.

«Кое-что» были: собрание миниатюр — Боровиковский, Мартен, небольшие полотна Бакста и Бенуа, чудесный Сомов, полупрозрачный Борисов-Мусатов.

— А это что? — поминутно ахала Катя.

— О, это подарок Леониду Аркадьичу от короля Испании — «Распятие» Франсиско де Эррера. А это вот «малые голландцы». Это Тенирс-младший, впрочем, подлинность спорна. Но зато это, — Балашова с гордостью указала на маленький пейзаж в овальной раме, — настоящий Говарде. Фландрия, семнадцатый век. Да, Катюшенька, были у нас времена, когда можно было собрать все это, были, да прошли.

— А вы что коллекционировали? — спросила Катя. Она сравнивала Балашову, какой она была в музее у стенда с черепами неандертальцев, и нынешнюю жену великого скрипача — элегантную, подтянутую, в строгом черном платье с изящными бриллиантовыми серьгами и такой же брошью, находя ее иной — помолодевшей, что ли.

— О, Нина, ну-ка покажи нам то, что ты собирала, — к ним легко и неслышно подошла Гориславская: маленькая, всего до плеча Кате, черноглазая и стремительная.

Балашова повела их в спальню. Там в горке стояли на полках бутылочки разноцветного стекла с позолотой.

— Вот мои флаконы.

— Флаконы?

— Да, для духов, восемнадцатый век. Этот вот, по преданию, принадлежал Марии Антуанетте, вот этот граф Орлов привез Екатерине из Ливорно вместе