Тайна "Сиракузского кодекса" - Джим Нисбет

Иной раз мне выпадает случай сделать резную раму. Эта сложная работа доставляет мне самое большое удовольствие и требует употребления множества освященных временем атавизмов. Выбор древесины, например, и шиповые соединения. На верстаке появляются странные инструменты, такие как резцы для гравировки, буровые ложки, щипцы дантиста и резцы для выемки желобков. Аромат экзотических твердых пород сменяет ядовитую вонь столярного клея. Телефонные звонки остаются без ответа. День проходит тихо, его ритм размечается звуками ручных инструментов, а не механизмов. Единственное исключение в звуковой гамме — разметка, да еще выемки, скосы и фальцовка углов. Постукивание киянки, шепот наждака — возвращение в прошлое от нашего мира-хронофага.

Я слышал когда-то о японском подмастерье столяра, достигшего вершины ученичества, когда он представил деревянную стружку такой длины и амплитуды, что мог заворачивать в нее свой сэндвич. Художник Джон Пленти, сам гроза закусок и при том филистимлянин, заявил ошеломленно: «Пора, чтоб его, садиться на диету».

Все-таки самое большое удовольствие я получаю, затачивая лезвие рубанка до такой остроты, что оно снимает с доски молекулярный слой, и движение его прерывается только тогда, когда инструмент поднимают вверх. Тут требуется искусство, и я рассматриваю как привилегию возможность получить плату за такое великолепное развлечение.

Полный анахронизм, разумеется. Говорят, шестьдесят процентов американской рабочей силы, зарабатывая на хлеб, имеет дело только с информацией. Все равно, даже среди оставшихся сорока процентов не многие живут резьбой по дереву.

Так вот, я подклеивал слой красновато-каштанового дерева, которое зовется «кровавым» — Brosimium paraense — между двумя светлыми слоями клена «птичий глаз», подгонял их по толщине, прокладывал желобки вдоль наружного края и подрезал заднюю сторону, чтобы закрепить холст, планки растяжек и край стекла.

Потом я скашивал, соединял на шипах, подклеивал и выравнивал все четыре угловых соединения. В конце я получал ровный прямоугольник, готовый принять резьбу. После резьбы наступало время шлифовки и полировки, и пары пропиток тунговым маслом, и после каждого раза — шлифовка мокрым наждаком. Потом день-другой на просушку. Потом пять-шесть раз опрыскать светлым лаком, с получасовой просушкой после каждого слоя. Потом можно крепить полотно.

Ничего сложного не было в этой резьбе: гроздья винограда, перевитые лозой, и несколько листьев. Но это была большая рама, четыре на пять футов, так что на резьбу ушло несколько дней.

Я как раз выравнивал края десятимиллиметровой ложкой, когда услышал имя.

«Мэнни», вспомнил я ее голос.

Помимо того факта, что Рени была из тех дамочек, которые преспокойно запрыгивают на пассажирское сиденье к тому, кто им пришелся по вкусу, у нее, очевидно, на уме было много чего еще. Как мне представлялось, она отчаянно пыталась на время забыть свои тревоги, хотя бы с помощью нескольких часов пьяного секса.

Какой-то глубинный сбой в программе довел ее до слез. Я обнимал ее. Она опомнилась достаточно быстро, чтобы начать задуманное сначала, и Бодич был уверен, что знает, что случилось после этого.

Но на самом деле, когда она тихо всхлипывала, я предложил выслушать, если ей хочется выговориться.

Она отстранилась так, чтобы видеть меня в тени кабины.

— Ты милый.

Она провела мне по губам кончиками пальцев.

— Но это такая путаница. Столько игроков, столько… всего. Мэнни говорил мне, что настанет время… — она замолчала.

— Игроки и все такое, — пробормотал я. — Ты что, развозишь по стране грузы наркотиков? Или это что-то из кино?

Ее смех поначалу звучал искусственно, по постепенно убедил меня, что ей действительно смешно.

— Наркотики и кино, — повторила она наконец. — Нет.

Она взъерошила мне волосы пальцем.

— Это не мои проблемы. Лучше бы это были кино и наркотики.

Она нежно поцеловала меня. Я ответил на поцелуй.

— А я не мог бы стать твоей проблемой? — должно быть, сказал я.

Этот фрагмент забылся. В контексте того вечера он был именно случайным фрагментом. Мелким и неважным.

Или нет?

Я положил ложку на верстак и позвонил Бодичу. Автомат женским голосом попросил меня подождать, включил связь с вертолетом дорожного наблюдения где-то над Треси. Большая фура не вписалась в поворот на развилке пятьсот восьмидесятой автострады и хайвея номер пять и, перелетев через ограждение, сползла на восемь нижних зигзагов, раздавив столько-то машин. Движение в начале часа пик было перекрыто на четырех направлениях на две с половиной мили…

Компьютерный голос вернулся, чтобы сказать: «офицер», после чего голос Бодича проворчал:

— Чарльз Бодич…

И женский голос весело продолжил:

— …недоступен. Пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала или нажмите кнопку ноль, чтобы связаться с оператором, или нажмите единицу для других вариантов.

Я оставил сообщение и повесил трубку.

Немного поразмыслив, я набрал другой номер.

— Мисси, это и в самом деле ты? Не автоответчик и не клон?

— А ты не можешь отличить?

— Нет. Я должен тебя испытать. Как дела у сорок девятого?

— Два и один.

— Две победы или два поражения?

— Не валяй дурака.

— Наверняка ты. Ни одна машина не выдала бы столь соответствующей эмоции после такой бессмыслицы.