Мишка Миронова - Максим Константинович Сонин

«Вот он, пропуск», – подумала Мишка. Тут же стала собираться для похода в «Стулья», но в последний момент вспомнила, что совсем скоро должна встретиться с Верой.

Мишка перекрестилась, убрала браслет и пошла одеваться.

Глава девятая

Адриан болел. Глупо вышло с официанткой. Она сперва молчала, но потом стала вырываться, ударила локтем в живот. Охранник в баре разглядел цепь на шее, полицию вызывать не стал, но попросил уйти. Другого бара поблизости не было, поэтому Адриан купил в круглосуточном магазине бутылку водки, спустился по проспекту к озеру, сел на камни и распил. Там же и уснул.

Утром его разбудил собачий лай. По пустынной улице бежала стая дворняг.

Голова раскалывалась, а тело было тяжелое, потное. Надо было пойти в квартиру, помыться, только там бы пришлось общаться с братьями, а видеть их Адриану не хотелось. Не нравились ему эти братья, нигде они не бывали, мира не видели. Лица у них были ласковые, глупые, как жестяные ведра. Адриан был воином, а эти, водители трансферов, трудились в мягком и нежном тылу, каждый месяц почти видели отца, и никаких сложных дел в их жизнях не было. Что они могли ему рассказать? А что он мог рассказать им? Как мог объяснить про свою московскую жизнь? Ничто уже не связывало Адриана с Обителью, слишком долго пробыл он в миру. Вот бы только получить благословение, а там уж найдется ему новый труд.

Встреча заняла не больше получаса, и Мишка сразу же сказала, что сдаст Вере комнату. Это решение созрело у нее в голове мгновенно – возможно, потому что очень хотелось почувствовать хоть какую-то власть над собственной жизнью. И потому что Вера ей очень нравилась.

Они успели обсудить плату и даже некоторые правила совместной жизни, а потом Мишка, сославшись на головную боль, предложила обсудить детали во вторник, оговоренный день въезда. Голова и вправду болела, но ушла Мишка не поэтому. Слишком шумели мысли – факты расследования путались с событиями из прошлой, детской жизни. Мишка почти не видела свою собеседницу, с трудом разбирала слова. Нужно было хотя бы пару часов поспать и еще немного поплакать. А еще было страшно, что Вера воспримет эту отрешенность как-то неправильно.

Дома Мишка хотела сразу забраться в кровать, но с неудовольствием обнаружила, что стол в гостиной все еще накрыт и над тарелками роятся мухи. Было совершенно неясно, как ей удалось не заметить этого утром.

Мишка взяла из кухни мусорный пакет, стала скидывать в него объедки. Потом перенесла в раковину тарелки, включила воду. Глаза слипались, руки дрожали. Мишка зашла в спальню, сбросила одежду, забралась под одеяло и мгновенно заснула.

Ей приснилась гостиная, в которой вместо книжных шкафов стояли стеллажи, заваленные газетами и заборными объявлениями. С черно-белых фотографий улыбались детские лица, угрюмо глядели офисные работники, кривились политики. С улицы за стеллажами доносились завывания зимней бури. Ветер бросал в притворенное окно пушистый снег. В камине, чуть выступавшем из стеллажей, трещало раскаленное полено.

Перед огнем стоял немолодой смуглый мужчина в китайском халате. Он грел руки и иногда оглядывался, будто ожидая Мишкиного появления. Мишка наблюдала за ним из неясного укрытия. Казалось, если приглядеться, то окажется, что и руки, и ноги Мишки на виду, но мужчина ее в упор не замечал и выжидательно тер друг о друга пальцы.

За Мишкиной спиной распахнулась дверь, и в комнату ворвался запах яблочного пирога. Мишка хотела обернуться, но не смогла, только знала, что по коридору, такому же странному, как и гостиная, к ней приближается высокая женщина в платье и платке. Женщина подняла руку, перекрестилась, указала на камин.

Рамина Брамм, которого Мишка уже узнала, покачал головой, указал на пустое кресло, еще мгновение назад походившее на невысокую тумбочку, заваленную газетными листами. Женщина поравнялась с Мишкой, даже задела ее краем платья, но Мишкин взгляд будто магнитом потащило по полкам. Мишка развернулась спиной к камину. Кажется, женщина села в кресло, и сразу же Мишка услышала ее голос – властный, веселый:

– Сядь, в ногах правды нет.

Рамина сел на пол, подоткнул халат под скрещенные ноги.

– Знаешь, в детстве мне казалось, что я никогда не умру, – сказала женщина. – А теперь это же кажется Мишке Мироновой.

Мишка хотела обернуться, сказать, что женщина ошибается, что Мишка готова умереть хоть сейчас и, наверное, уже умерла, но тело будто сковало стальными кольцами. Теми самыми стальными кольцами почтальона Жерара.

– Я не умер, – сказал Рамина. – Умерла женщина, которая писала обо мне книги. Я же навсегда остался на солнечной террасе венецианского отеля.

– Разве это не смерть? – спросила женщина. Мишка хотела крикнуть ей, что нет, что смерть – это страшно, а не солнечно, но губы не размыкались, липли. В голове сразу возникло видение: новость о смерти Эсфири Аир. Мишка успела испытать глубокую горечь утраты, прежде чем сообразила, что занимается самовнушением. Насколько она помнила, Эсфирь Аир, хоть и была не молода, до сих пор находилась в добром здравии.

– Может быть. – Рамина зевнул. – Простите, что-то я засыпаю. Много пью кофе.

– Спать не страшно, – сказала женщина, и Мишка тут же проснулась. Голова больше не болела. Сердце стучало в груди размеренно, будто зная, что скоро Мишка перетянет его бинтами.

Белые эластичные бинты Мишка хранила в нижнем ящике шкафа. Там же лежали юбки, платья, брюки – вся та одежда, которую Мишка надевала, только когда для расследования нужно было воплотиться в кого-то не похожего на Мишку Миронову.

Костюмы она стала использовать меньше года назад, когда расследовала похищение картин. Нужно было сходить на выставку в галерею, владелец Мишку знал, потому что сам же ее и нанял. К тому времени Мишка была уверена, что его обокрали собственные работники, которые могли ее видеть во время первых визитов, поэтому пришлось быстро обучаться искусству перевоплощения. Теперь же Мишка собиралась пойти в «Стулья», где уже успела показаться в своем обычном виде в четверг.

Поверх бинтов Мишка натянула такую же белую майку-алкоголичку, выровняла складки. Надела коричневые брюки и легкую куртку. Парик выбирала недолго – вспомнила светловолосого парня, друга странных девушек, и остановилась на крашенных серебром патлах. На косметику ушел целый час, за который девочка с растрепанными волосами в зеркале превратилась в угловатого паренька с косой челкой и недобритой верхней губой. Этой растительностью Мишка особенно гордилась. Примерила солнечные очки, поморщилась. Из-за маленького роста она походила на девятиклассника в костюме для дискотеки восьмидесятых. У Мишки были ботинки со специальной подошвой, но даже в них она еле дотягивала до ста шестидесяти пяти.

Она заменила куртку на черную кофту с капюшоном, надела контактные линзы с чуть суженными зрачками, чтобы собеседник все время пытался заглянуть в глаза. Прошлась по квартире сутулясь, руки спрятала в карманы, вышло неплохо. Поиграла голосом, остановилась на развязном и будто бы слегка прокуренном. Из того же ящика с одеждой достала пачку красного Marlboro, спрятала в карман. Надела черный браслет. Осталось принять важное решение – надевать ли крестик. Чуть подумав, Мишка сняла крестик с цепочки и перевесила его на другую, более тонкую и длинную. Посмотрелась в зеркало – крестик исчез под майкой, и понять, что висит на цепочке, стало невозможно.

Пора было ехать в «Стулья». Мишка еще раз прошлась по квартире, громко представляясь:

– Гоша, Гоша, Гоша. – Поиграла языком с «Г», поцокала: – Сергей, Серж, Стас. – Голос окреп, хрипота стала естественной. – Ге-оргий, Гриша, Гриша. – Остановилась на последнем. Потянулась, закрыла глаза.

Из квартиры Гриша вышел будто крадучись. Запер дверь, ключ бросил в карман. По лестнице поскакал,