Черное Сердце - Анна-Лу Уэзерли

в сторону, прежде чем спустить бумагу в унитаз. Затем она беспорядочно расставляет флаконы на кровати, а один — на боку на прикроватном столике, из которого высыпаются оставшиеся несколько таблеток. Она снимает крышку с бутылки водки, которую принесла с собой, и выливает половину в раковину, прежде чем сделать несколько щедрых глотков сама, проводя губами по зубам, когда дыхание покидает ее тело — она ненавидит водку, это отвратительный напиток бродяг, безвкусный и неприятный для горла, напиток для достижения цели, грубый. Она раздвигает губы Киззи и наливает немного прозрачной жидкости ей в рот. Она начинает задыхаться, когда она бьется в конвульсиях, из нее доносится сухой рвотный звук. Этого достаточно, чтобы вызвать непроизвольную физическую реакцию, но недостаточно, чтобы разбудить ее, во всяком случае, не совсем. Она стонет и что-то бормочет.

«Тише, мамочка-Медведица, — успокаивает ее Данни-Джо». Мы не хотим скандала, подумай о соседях…»

Киззи кашляет, пытаясь избавиться от посторонней жидкости, которая обжигает ей пищевод. Ее глаза на секунду открываются, но так же быстро закрываются. Она содрогается, на мгновение садится и падает на спину. Ее сердце учащенно бьется.

Музыка; Данни-Джо решает, что ей хочется музыки. Она ставит бутылку на прикроватный столик и идет включать радио. Magic FM. Там крутят все, кроме песни девушки «Walking Wounded». Она улыбается уместности. Это знак. Она уверена в этом. A fait accompli. Она начинает тихо напевать себе под нос: «Чего ты хочешь от меня, ты пытаешься наказать меня, наказать меня за то, что я люблю тебя, наказать меня за то, что я отдаю тебе…» Она знает эту песню. Она слышала это раньше. Ее матери это нравилось. Она берет бритвенное лезвие, которое положила на край раковины, и направляется к кровати. Запястье Киззи безвольно обмякает, когда она берет его в руку, прежде чем разрезать вертикально. Кровь попадает прямо на нее, разбрызгивается по груди и нижней части лица, теплой струей попадает на губы и подбородок. Это не вызывает у нее такого отвращения, как было с Папой Медведем. Она хочет этой близости с Киззи, с Мумий-Медвежонком. Она не вздрагивает и не вытирает его, но восхищается теплом жизненной силы Киззи на своей коже, прежде чем взять ее за другое запястье, держа его в руке как трофей.

Но внезапно Киззи напрягается, ее глаза распахиваются, она задыхается, изо рта вырывается сдавленный крик. О нет, Мамочка-Медведица! Пожалуйста, не сопротивляйся! Глаза Киззи открываются в ужасе. Она понимает, что происходит что-то ужасное. Данни-Джо быстро толкает ее на спину и зажимает ей рот рукой. Киззи проснулась, в ее глазах отчаяние и замешательство, когда она, кажется, осознает весь ужас своего положения. Но она слишком обездвижена, чтобы бороться — чтобы предотвратить то, что с ней происходит. Она пытается позвать, но вместо этого ее голос — парализованная, скрежещущая тишина. Киззи снова впадает в беспамятство.

«Теперь у тебя все было так хорошо, мамочка-Медведица, — говорит Данни-Джо, — я очень разочарована в тебе». Она вскрывает левое запястье, наблюдая, как кровь приливает к поверхности тонкой кожи Киззи. Оно капает на кровать». Теперь все в порядке, мамочка-Медведица, «говорит она, успокаивая ее, наблюдая, как ее тело дергается в судорогах, пока, в конце концов, не затихает.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Уже почти стемнело, когда она выходит из своего состояния, похожего на транс. Когда туман в ее голове начинает рассеиваться, Данни-Джо понимает, что она некоторое время лежала на кровати — возможно, несколько часов, если судить по утреннему свету. Должно быть, она заснула. Мама-Медведица рядом с ней. Она выглядит так, как будто тоже спит; наконец-то обрела покой. Она нежно улыбается, наблюдая за ней, лежащей на спине, в ночной рубашке, с рыжими волосами, копна пушистых локонов прилипла ко лбу. Ее лицо бледное, или, возможно, это просто свет, льющийся из окна. Сначала она не видит крови, хотя она повсюду, по всем простыням, как будто взорвался баллончик с краской, случайные брызги образуют красивые калейдоскопические узоры. Это напоминает ей о тех странных психоделических фильмах, которые она видела по телевизору, из 1960-х, где худые, андрогинно выглядящие модели раздевались догола и покрывались краской, прежде чем перекатываться на огромные листы бумаги — все во имя искусства, конечно.

Данни-Джо смотрит на раны на запястьях Киззи, открытые и кровоточащие, баклажанного цвета, блестящие, застывающие. Рядом с ней стоит пузырек с таблетками. Она берет его и небрежно — осторожно — вкладывает в левую руку Киззи, в другую — новое бритвенное лезвие. Делая это, она чувствует себя помолодевшей, наполненной чувством выполненного долга. Она спасла Медвежонке жизнь; спасла ее от присущего ей страдания, от разочарования в человечестве, от ее постоянно злоупотребляемого позитива и ее надежды на то, что счастье будет доступно ей, если она только будет стараться сильнее. Она помогла Киззи обрести покой таким способом: достичь своей нирваны. Теперь никто не мог причинить ей боль. Ее страдания закончились, и ее работа здесь была выполнена.

Легко ступая, она идет в ванную и заворачивает окровавленное лезвие бритвы в стеганую туалетную бумагу из рулона. На нем изображены крошечные лабрадоры, которых Данни-Джо некоторое время изучает, прежде чем смыть лезвие. Она чувствует голод и думает о завтраке. Возможно, блинчики с кленовым сиропом, или вафли с нутеллой, в любом случае, что-нибудь сладкое. От этой мысли у нее текут слюнки. Внезапно она замечает свое отражение в зеркале, свое сильно окровавленное лицо и волосы, спутанные до линии роста волос. Она не узнает себя. От этого зрелища у нее переворачивается живот; ей не нравится кровь, не ее собственная, и она не хочет смотреть на себя, но она начинает проверять свое лицо латексными пальцами на наличие царапин или ссадин. Их нет. Кровь, вся эта кровь, это не ее. Она должна уйти, быстро. Вернуться в свою квартиру и принять горячий душ, начать процесс приведения себя в порядок — запихнуть в себя немного еды. В животе ощущение, будто ей перерезали горло. Она смотрит на свои забрызганные кровью тапочки и делает мысленную пометку сжечь их; она бы побаловала себя новой парой, пушистых. Вернувшись в спальню, она берет маленького плюшевого мишку, которого привезла с собой, и кладет его на кровать рядом с Киззи, пару раз переставляя, пока он не сядет именно так, как она хочет. Как только она довольна сочетанием, она отступает назад, чтобы полюбоваться изображением, от прилива адреналина у нее почти кружится голова, когда она мило улыбается, склонив голову набок.

«Спокойной ночи, мамочка Мишка»… Я люблю