Искатель, 2002 №12 - Анна Витальевна Малышева

Ровно в двенадцать ноль-ноль они вошли в лабораторный корпус, а в двенадцать ноль две за ними закрылись двери бокса «Б-21». Оставив старика на попечение д’Орви и персонала лаборатории, Этьен прошел сквозь черную матовую стену и оказался по другую сторону стеклянной перегородки, отделявшей комнату наблюдения от лабораторного бокса. Здесь уже собрались все, кто должен был присутствовать во время эксперимента, — люди с непроницаемыми лицами, одетые в строгие костюмы. Кроме своего шефа Робера Дюбуа, Этьен больше никого не узнал, и о том, сколь высокие посты занимают эти люди в правительстве и секретных структурах, он мог только догадываться.

— Мы готовы, — произнес Этьен, обращаясь к Дюбуа.

Краем глаза он наблюдал за реакцией сидящих в комнате людей. Холодные глаза, немигающий взгляд, лица неподвижны, как восковые маски, — типичные клиенты мадам Тюссо. Эти люди практически никому не известны, их имена знают немногие, их должности — государственная тайна, равно как и род их деятельности. Их планы неведомы, а цели недостижимы для простого человека. Они наделены властью, эти таинственные пришельцы из мира высших сфер, они способны изменять ход истории, играть судьбами тысяч людей и даже целых народов, они могут практически все. Только одно для них невозможно — повернуть время вспять.

— Начинайте, — сказал Дюбуа и передал Этьену электронный блокнот.

Осторожно держа блокнот в руках, Этьен вышел из комнаты наблюдения обратно в бокс и стал рядом с Николя. Они молча смотрели на Жана Росто-на, который был подключен множеством проводов к огромной машине, занимавшей половину помещения. Они смотрели на Жана, а на них смотрели невидимые за матовой перегородкой люди в строгих костюмах. Один из сотрудников лаборатории включил машину, и десятки огоньков замигали на приборной панели. Другой, облаченный в докторский халат, отсоединил капельницу и ввел Ростону специальную инъекцию. Старик шумно вздохнул и открыл глаза.

— Время двенадцать ноль девять, начинаем эксперимент, — сказал Этьен, голос его слегка дрогнул, тогда Этьен кашлянул, прежде чем продолжить. — Филипп, подача импульса.

— Подача импульса начата, — эхом откликнулся техник, стоящий у машины.

— Жано, сопровождение сигнала.

— Готово, — ответил другой техник.

Этьен наклонился к Жану.

— Ты готов?

Старик едва заметно кивнул. Этьен Тойль открыл блокнот, который до того держал в руках, и на крошечном дисплее прочел вопрос:

— В городе Тивинь в 1971 году жил человек по имени Людвик Меерхоф, отец известного политического деятеля Карла Меерхофа. Вопрос: состоял ли он в период с 1970 по 1980 в партии Леперстоера, и если да, то участвовал ли в Конгрессе 1976 года? Это все.

Старик снова кивнул, потом облизал губы, еще раз вздохнул и закрыл глаза. Сомкнулись лишенные ресниц веки, неподвижной складкой застыли губы. Все его лицо приобрело твердость каменной маски — всего лишь на мгновение — и тут же снова оттаяло. Дрогнули веки, медленно приподнялись, и на Этьена обратился взгляд Жана — другого, чем тот, которого он знал. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, но потом стариковский взгляд снова потускнел, стал прежним, знакомым. Жан Ростон засопел, учащенно дыша.

— Повторить вопрос? — спросил Этьен.

— Не надо, я помню, — проворчал в ответ Ростон. — Меерхоф действительно жил с 1971 по 1975 в Тивине, но в партии никогда не состоял, а на Конгресс приезжал только в качестве журналиста. Вот и все.

Этьен покосился на стену из матового стекла. Рядом с дверью в стене должен был зажечься сигнал в том случае, если ответ старика не удовлетворял тех, кто находился за стеной. Но сигнал не горел, все было в порядке.

— Спасибо, дядя, — сказал он старику, и тот улыбнулся в ответ одними уголками губ.

Дверь в матовой стене бесшумно открылась, и в бокс вошел Робер Дюбуа. Он вежливо забрал у Этьена блокнот, затем поблагодарил Ростона.

— Напоминаю: все, что вы слышали в этой комнате, и все, что узнали по нашему поручению, является государственной тайной и разглашению не подлежит. Еще раз благодарю за сотрудничество, — и вышел своей мягкой скользящей походкой.

Этьен и Николя взялись за ручки кресла и покатили старика к выходу. Теперь старому Жану Ростону предстояло вернуться в хоспис — до следующего раза.

Из памятной записки членам специальной правительственной комиссии по вопросам использования темпоральной машины Лювиля:

«Тайм-джамперами называются люди, способные с помощью машины Лювиля высвобождать темпоральную энергию своего сознания для перемещения во времени в объективное прошлое. Число индивидов, наделенных подобной способностью, крайне мало, и задача поиска подобных людей весьма трудоемка, поэтому рекомендуется очень осторожно использовать их в целях комиссии. Ни в коем случае недопустимо принуждение к сотрудничеству и какие-либо насильственные методы в отношении этих людей. Для работы с ними рекомендуется привлекать родственников и наиболее квалифицированный персонал».

Молодой Жан Ростон стоял на дорожке сада, посыпанной гравием и обнесенной с двух сторон низенькой, в полметра высотой, изгородью из корявых деревянных столбиков. Он стоял и смотрел вперед, на простиравшийся перед ним яблоневый сад, на ряды низкорослых деревьев с узловатыми ветвями, обсыпанными, как бумажными конфетти, маленькими белыми цветами. «Яблоневый цвет в саду дядюшки Франсуа», подумал он. Это же весна шестьдесят первого года, президент де Голль и первый русский космонавт.

Он снова был молодым, снова стоял в саду, которого больше нет, любовался убеленными цветами яблонями, вдыхал свежий весенний воздух и радовался жизни. Над головой у него небо, чистое и прозрачное, как свежевымытое оконное стекло, и голубое, как юношеские мечты. Его мечты.

Он ждал опять, как и в прошлый раз, и в позапрошлый, и в самый первый, свою подружку Аве-лину, ждал шелеста ее кружевного платья и запаха цветочного венка у нее на голове. Они встретятся здесь, в саду, потом пойдут обедать к тете Флоре и дяде Франсуа, а потом…

Потом у него впереди вся жизнь. Снова он переживет все взлеты и падения, счастливые и ужасные моменты своей жизни, может быть, не слишком интересной, но и не слишком скучной. Такой, какой она была и в прошлый раз, и в позапрошлый, и в самый первый. Он снова будет радоваться рождению сына и его школьному диплому, победам в велогонках. У них будет такой милый домик в Оверне и сад точь-в-точь, как этот.

— Привет, Жан, — нежно прозвенел голосок Авелины, и он вспомнил, как через двенадцать лет она будет умирать в больнице, несчастная, исколотая морфием, и на ее бледном, сведенном судорогой лице не будет этой лукавой улыбки, которую он так любил.

А в восемьдесят четвертом он похоронит сына, на воспитание которого положил столько сил и