Новый скандал в Богемии - Кэрол Нелсон Дуглас

У парадного входа на рю де-ля-Пэ теснились кареты, в гостиных лениво бродили прекрасные дамы, а в дальних комнатах мы, белошвейки, трудились за длинными столами, и друг от друга нас отделяли лишь ткань и звон ножниц. Наши дни начинались с восходом солнца и заканчивались поздним вечером, когда за окном уже было темно. Изредка нам разрешалось выходить «по нужде». Девушкам полагался лишь ничтожный часовой перерыв на обед, а в действительности он длился и того меньше. К счастью, у меня за плечами уже был опыт работы за прилавком лондонского универмага Уитли. Однако мне лишь с изрядным трудом удалось приспособиться к многочасовой работе после недавних дней, полных безделья.

Все помещения мастерских насквозь пропитались запахом острого сыра; от работниц воняло чесноком и луком. Овощной душок, с силой выталкиваемый из глоток вместе с неуклюжими гортанными французскими словечками, висел в воздухе, как туман.

Некоторые напевали или мычали что-то себе под нос. Ирен с ее тонким слухом такие звуки принесли бы невыносимое страдание. По правде говоря, весь первый день в мастерских я провела в размышлениях о том, что Ирен ни за что не выдержала бы такого испытания. Хотя, возможно, я была к ней несправедлива. Так или иначе, единственный мотив, который звучал в ушах у меня самой, – это ритмичные строчки «Песни о рубашке» мистера Гуда[12].

Мне досталось место бедняжки Берты. Вот уж чего я не хотела! Никогда не забуду, как увидела ее неподвижную коричневую спину, пронзенную блестящими стальными ножницами, и небольшое темно-красное пятно крови, которое напоминало розу, расцветшую рядом с серебряным шипом. Мне дали и ее работу: шить одежду для манекенов.

Раньше мне не приходилось видеть таких красивых кукол. Сначала я боялась даже прикоснуться к этим изящным полуметровым фигуркам. Когда я выразила свое восхищение ими, надменная дама, возглавлявшая мастерскую, пояснила, что это куклы Бебе Жюмо, знаменитые своими головками тонкой работы из бисквитного фарфора.

Как описать эти бледные, изысканные круглые личики с поразительно живыми серо-голубыми стеклянными глазами, тщательно прорисованными бровями и ресницами? Мне сказали, что эти неземные глаза сделаны из особой эмали. Даже ручки кукол были отлиты из фарфора. В крохотных фарфоровых ушках мерцали длинные серьги из полудрагоценных камней. Части тел соединялись вставками из кожи козленка, и поэтому куклы легко двигались и могли принимать любые позы.

Однако, несмотря на блестящие светлые или темные локоны (у некоторых были парики из настоящих волос, но они были тусклыми и выглядели мрачно) и элегантные наряды, эти куклы казались мне зловещими. Наверное, меня пугали их холодные детские личики с прозрачными стеклянными глазами и губками, похожими на бутоны роз, между которыми блестели крохотные белоснежные зубы… или нечеловеческое изящество, с каким изгибались их шейки и запястья.

Свою первую смену в мастерской я решила начать с работы над нижним бельем, с того, что не видно снаружи, а к верхней одежде перейти позже, когда стану более уверенной в своих силах. Я вышивала кружевную белую муслиновую сорочку и обнаружила, что тельце куклы сделано в точности как в жизни. Такое вопиющее сходство показалось мне богохульством. Я вспомнила легенды о Големе и о гомункулах, которых создавали колдуны, и о запрещенных средневековых экспериментах и павших идолах, и даже о примитивной магии. Возможно, Берту убили из-за того, что ее работа слишком напоминала идолопоклонничество? Или ножницы, которыми ее закололи, послужили аналогом иглы, пронзающей магические фигурки в дикарских ритуалах?

Мастерская оказалась не лучшим местом для размышлений. Тут трудились по двенадцать часов в день, не поднимая головы, пока от усталости не начинали втыкать иголку в собственные пальцы.

Шьет – шьет – шьет,

В грязи, в нищете, голодна,

И жалобно горькую песню поет –

Поет о рубашке она.

Однако работать мне приходилось вовсе не с суровым рубашечным полотном. Грубые руки фабричных швей не справились бы с шелком, атласом и бархатом, которые легко скользили в моих пальцах. Хоть у меня болели спина и шея, моя песенка звучала бы куда веселее, чем у труженицы из поэмы Гуда: в мастерских было чисто, а от меня требовалось гораздо большее, чем просто ровный шов.

Мадам Галлатен, надзирательница, о которой я уже говорила, принесла мне крохотную одежду и эскизы вышивки. Другие девушки выкроили и сметали миниатюрные юбки и лифы, а я должна была выполнить на них узоры бисером.

Я надела пенсне, чтобы как следует изучить сложные рисунки.

– Сначала надо приколоть бумагу с рисунком к ткани, мадемуазель Аксли, – пояснила начальница.

Я сразу вспомнила Божественную Сару – та тоже вечно пропускала начальную «Х» в моей фамилии. Мадам Галлатен заметила, что я тревожно съежилась, но приняла мою реакцию за страх перед работой.

– Это не так сложно, – продолжила она более суровым тоном. – У родственницы месье Ворта, конечно, быстрые пальцы, не говоря уж о сообразительности.

Она побарабанила пальцами по столу. У нее были острые черты лица; черные как смоль волосы она безжалостно стянула в тугой узел, который красовался у нее на макушке, словно злобный вопросительный знак.

Мадам поставила передо мной несколько стеклянных банок:

– Вы должны пришивать эти бусины, как показано на рисунке. Не отклоняйтесь от схемы, и все будет хорошо.

Вместо ответа я кивнула, чтобы избавить ее от своего ужасного французского, и принялась за работу.

Передо мной стояла полуодетая кукла, для которой я должна была вышить наряд. Ее бледное безмятежное личико было высоко поднято, а на толстых раскрашенных щечках и в изгибе рта застыло выражение дерзкого ожидания, смешанного со спокойствием посмертной восковой маски.

Крохотные пальчики были сложены в кулачок, как у ребенка, и могли держать все что угодно – веер, зеркальце, театральный бинокль, перчатки, зонтик, ридикюль. Но я никак не могла себе представить, чтобы эта хрупкая фарфоровая ручка сжимала что-нибудь тяжелое и опасное, вроде маленького пистолета Ирен.

Кукле предназначалось шелковое платье цвета слоновой кости. Рисунок на юбке и лифе нужно было богато расшить бусинами синей гаммы, от светло-голубых до темных, как небо в полночь.

Я приметала первый эскиз, продела в тонкую иглу шелковую синюю нить и пронзила тяжелый шелк юбки вместе с бумагой. Через секунду мне удалось закрепить первую бусину, и я почувствовала трепет и волнение, смешанное с удовольствием.

– Этот манекен готовят для царицы всея Руси, – прозвучал у меня над головой утробный голос мадам Галлатен. – Будьте аккуратны, – предостерегающе добавила она почти зловещим тоном.

Я вздрогнула и посмотрела на куклу, которая неподвижно таращилась на меня. В глубоких карих глазах застыл усталый, пустой взгляд, но теперь я узнала темные волосы и стройную фигурку: кукла была в точности похожа на императрицу Марию Федоровну, которую я видела в Париже считанные недели назад.