Вне закона - Валерий Махов

Короткую и такую непривычную тишину в камере нарушил хриплый и громкий голос смотрящего за хатой Червонца:

– Ну, что зыркаешь? Что шнифты таращишь и бивни скалишь?! Просыпайся, это тебе не снится. Расскажи братве, за что ты чалишься.

– Червонец, ты же знаешь… Я за хату сижу.

– Да вот тут цинк по централу прошел, что в хате люди были. Не хочешь поподробней о своей делюге побазарить? Мы, конечно, не мусора, чтобы твоей делюгой интересоваться, но, дело пятое, на хате кровь пролилась… Много крови… Я так, братва, кумекаю, – обращаясь к зекам, громко заговорил Червонец. – Мы тут все не святые, но у многих в той жизни остались матери, жены и дети. И если, пока я здесь, бомбанут мою хату, я это переживу. Но если при этом завалят моего батю и мать, если при этом на глазах у моей жены всем кодлом трахнут одиннадцатилетнюю дочь, а потом до кучи завалят и ее, и тринадцатилетнего сына, я спрошу с мракобесов. Крепко спрошу!

В камере зашумели. Толпа зеков, на лицах которых горел огонь ненависти и презрения, плотным кольцом окружила побледневшего молдаванина.

– Стойте, братва! Беспредела не будет! У меня еще один вопрос нашему молдавскому кенту. Скажи-ка, брат лихой, а куда это тебя вчера по обеду выдергивали?

– Червонец, я ж говорил – до кума. Меня ж не одного… Там еще с хаты кого-то тягали…

– Ты стрелки не переводи. Ты за себя ответь.

– Кум дергал. Спрашивал за хату, за братву. Я ничего не сказал.

– И про брагу не сказал?

– Не, Червонец, не говорил.

– Ты кому беса гонишь? Я еще на малолетке выдрочил то, что ты знаешь. Кроме тебя, из хаты дергали только Слона и Артура. Так что, это они про бражку куму напели?

– Колись давай, сучье племя, а то сейчас из собственных яиц на своей жопе глазунью жарить будешь!

И опять в камере повисла такая тишина, что, казалось, сейчас она всей своей страшной тяжестью навалится на голову несчастного стукача и раздавит его, как мокрицу.

Молдаванин рванулся к дверям камеры, очевидно, чтобы позвать кого-то на помощь, но толпа сбила его с ног и в полном молчании долго и остервенело вбивала в извивающееся тело жертвы всю свою ненависть к маньякам, педофилам и стукачам. Через несколько минут кровавое месиво, оставшееся от насильника и убийцы детей, было брошено под двери возле параши. Червонец постучал, открылась кормушка, и заспанный попкарь недовольно спросил:

– Че надо? В подвал кто-то хочет?

– Нет, начальник, тут один больной с нар на голову упал. Заберите, а то он буйный…

Кормушка с треском закрылась.