Стая Тамерлана - Александр Михайлович Бурых

Несмотря на великую злобу, Шайтан разобрался, что на клыках у него не плоть человека. Он захотел отскочить и начать новую атаку, дернулся назад, пытаясь вырваться из ловушки, однако нижние клыки, глубоко вонзившиеся в кожу и придавленные немалой массой противника, не позволяли ему освободиться.

Мурад схватил врага за длинную морду и со всей силы рванул ее на себя. Раздался треск суставов, нижняя челюсть вывернулась из сочленений и осталась на месте, тогда как голова собаки развернулась к человеку. Шайтан взвыл, а Сафаров резко вывернул и потянул морду вверх. Из разорванных губ алабая брызнула кровь. Не отпуская продолжающую вырываться и истошно уже не выть, а орать собаку, Мурад громко спросил:

— Я что, должен его убить?

Ему никто не ответил, и Сафаров повторил вопрос.

— Да, ничьих здесь не бывает, — крикнул ему в ответ Джафар, и добавил тише. — Хоть он и мой враг, но я горд тем, что принадлежу к одному с ним народу. Надо же, убить Шайтана голыми руками! — И зацокал языком.

Задачу Мурада облегчил Тамерлан. Во время боя он всегда находился рядом, стоял, прильнув к решетке. Ему казалось, что и живет он по-настоящему только в эти минуты. Минуты, когда его воспитанник уничтожает еще одно из многих ненавистных ему существ. Одного из тех, что некогда отринули маленького калеку, воздвигнув между Крысенком и остальным человечеством глухую стену презрения и непонимания. Когда он убедился, что Шайтан проиграл, его глаза-индикаторы, на которые, впрочем, никто не трудился обратить внимания, померкли. Тамерлан вошел в ринг, подсунул лезвие под шею пса и прикончил его. На выходящего невредимым из квадрата смерти Сафарова все смотрели с невольным уважением.

— Ты, действительно, свободен. Можешь идти, — сказал ему подошедший со стороны начальственной ложи телохранитель.

— А можно я немного побуду здесь? — спросил Мурад.

— Ну, побудь, если хочется, — дернул плечами охранник.

* * *

Предыдущий бой вселил в душу Махонина надежду. Он довольно спокойно ждал предназначавшегося ему зверя. Им был Узбой, палевый в неровных темно-коричневых пятнах кобель. По тамерлановым канонам этот пес относился к разряду долгожителей — недавно ему минуло восемь лет. Но с годами он не стал слабее, а обретенного в битвах опыта могло хватить на троих. Ведя Узбоя без поводка, прямо за широкий брезентовый ошейник, Тамерлан низко склонился над головой пса и всю дорогу что-то нашептывал ему. Алабай шагал медленно и сосредоточенно внимал заклинаниям своего божества. Со стороны могло показаться, что тренер дает последние напутствия ученику перед серьезным испытанием.

Очутившись внутри площадки, Узбой немного постоял, разглядывая непривычно крупного противника, а затем бросился на него. Опыт, пусть не свой, появился и у Махонина. Женя встретил пса кулаком. Ему не хватило выдержки Сафарова — удар был прямым, костяшки пальцев чиркнули по клыкам, грудь алабая скользнула по руке человека с внешней стороны, и первая стычка закончилась ничем.

Этот пес не стал, подобно Шайтану, кидаться сломя голову в новую атаку. Обнажив свой белоснежный смертельный арсенал и глухо ворча, он пошел вокруг человека. Махонин, сохраняя боксерскую стойку, поворачивался за собакой, оставаясь к ней лицом, и не пытался достать ее ногами. Узбой сделал два медленных круга и неожиданно стремительно рванулся, вынуждая противника к резкому повороту. Мгновение — и пес, внезапно сменив направление на обратное, прыгнул на человека. Женя среагировал частично — его рука наотмашь ударила собаку в бок, но не помешала зубам достичь цели. На плече закраснел глубокий разрыв. Следующий наскок алабая оказался удачней — он немного, но выигрывал у человека в скорости. Вцепившегося чуть пониже уха Узбоя отнесло за спину парня, оба упали. Махонин повалился лицом вверх и тотчас попытался вскочить на ноги. Но зверь снова оказался проворнее — если бы Женя не успел защитить горло рукой, бой бы тут же и закончился.

Человеку удалось добраться до сетки и, опираясь об нее, встать, — ценой буквально изжеванной правой руки и изрядно покусанной левой. Отведав крови и почувствовав слабость противника, Узбой осатанел. Удары, теперь не столь точные, не останавливали его. Раз за разом алабай наскакивал на человека, отбивавшегося все менее удачно. Пес рвал подставляемые ему руки, которые уже не могли по-настоящему ударить.

Этот бой получился самым затяжным. Несмотря на многочисленные раны, Махонин не сдавался, в его взгляде не метался страх, а пылала злоба, сродни той, что выплескивалась из налитых кровью глаз собаки-убийцы. Вот он раскрыл объятия, поднял вверх то, что осталось от рук, будто сдаваясь и открывая зверю доступ к средоточению своей жизни.

Алабай присел и метнулся к незащищенной глотке человека. Но в полете его обхватили не потерявшие еще всей силы руки, и Махонин рухнул на пса, стремясь раздавить врага. Узбой опять не достиг цели — челюсти сомкнулись на ключице. А навалившийся на него человек из последних сил прижимал зверя к себе, горя желанием переломать ребра, сокрушить позвоночник. Будь на его месте любая другая собака, она не смогла бы победить. Однако полураздавленный алабай судорожно вытянул шею и достал клыком сонную артерию.

Минуты две было неясно — кто выжил.

Потом обращенная к неласковому небу спина Махонина покачнулась, и из-под него выбрался палевый в темно-коричневых и красных разводах пес.

* * *

От мелкого непрерывного дождика и обильно пролитой крови зеленая трава, густо покрывающая импровизированный ринг, превратилась в скользкий каток, будто чей-то извращенный разум попытался трансформировать футбольное поле в хоккейную площадку. Словно пробор в прическе, зловещую поляну разделила на две неравные части широкая полоса, оставленная выволоченным за ноги телом Махонина.

Тут и там гладь ринга нарушали темные пятна, оставленные содранным дерном, будто кто-то хотел выкопать лунки для гольфа, но оставил затею.

Едва ли какой-нибудь спортивный знаток мог догадаться, что за правила руководят проводимыми здесь играми. И каков характер этих развлечений. Но, судя по здоровому энтузиазму публики, состязания, ведущиеся на удивительной площадке, оказались популярны. Об этом свидетельствовали возгласы, бурная жестикуляция, разгоряченные физиономии и бутылки — пива и других прохладительных, покрепче, беспрерывно снующие по рукам.

Зрители VIP-ложи ни в чем не уступали окружавшему их плебсу. Даже щеки Аркадия Николаевича Заседина подбирались к свойственному им в некоторых случаях кетчуповому оттенку. Колоритностью лиц отставали лишь Юрий Мызин, не пивший ничего, и профессор Каретников, впавший в отрицательную фазу — добавочные порции спиртного, казалось, обесцвечивали его. Возможно, организм ученого нуждался в каком-нибудь особом, богатом теплыми красителями, напитке…

* * *

Неудача Махонина подорвала дух Леньки