Свинцовый хеппи-энд - Сергей Григорьевич Рокотов

— Добрый ты, однако, — усмехнулся Раевский. — Карман мой жалеешь. А твой Валерий Иванович прав, я бы и больше заплатил. Дочь ведь она мне, единственная дочь, понял ты, горилла безмозглая? Ну, моли бога, чтобы с ней все было в порядке, а то мать проклянешь, что родила тебя. Пока она не найдется, с нами будешь, в нашей тюрьме. У нас лучше, чем в Бутырке. А сейчас пересядешь в другую машину, — произнес Раевский. — Не могу с тобой рядом находиться. Воняет от тебя очень уж круто, с бабы же тебя сняли.

— Не успел он, — добавил Генрих.

— Это плохо, — покачал головой Раевский. — Теперь уже никогда не кончишь, разве что только в кулак. Давай вылезай, тащите его в ту машину, — указал он на белую "Ауди", где сидели Юра и Саша.

Крутого пересадили в "Ауди", а в "Мерседес" пересел Сергей.

— Не признался, что убил Олега? — процедил сквозь зубы Сергей.

— Говорит, что не он. Не горячись, он еще не все нам рассказал. Он ответит по полной программе, ты не беспокойся. Но сейчас главное спасти Варю. И снова не натворить ошибок. На этом этапе мы все, полагаю, сделали, что могли…

— Наверное, вы правы, — согласился Сергей. — И все же очень интересно вот что. Все говорили, что у Марины потеряна память, и Гараев, и жены Сулейманова…

— Да, вот тут еще что выяснилось. Крутой говорит, что она узнала в одном из бандитов кого-то, ей хорошо знакомого, и назвала его каким-то именем…

— Каким именем?

— Он не может вспомнить. А вспомнить должен. В этом деле все важно. А ты, чувствую, хотел было с ним счеты за Олега свести. Рано, рано, он еще не все рассказал. Хотя… это как раз может быть следствием болезни, — продолжал размышлять вслух Раевский. — Она приняла незнакомого ей человека за знакомого, только и всего. Я не придаю этому серьезного значения.

Зазвонил телефон Раевского.

— Владимир Алексеевич, — услышал он голос своего телохранителя Юры, едущего в другой машине. — Этот что-то вспомнил и хочет вам сказать.

— А ну-ка, давай его.

— Это самое… — послышался в трубке хриплый бас Крутого. — Вспомнил я вдруг то имя, которым ваша дочь назвала Валерия Ивановича…

— И что же это за имя?

— Петр Ефремович, нет, вру — Павел Ерофеевич…

— Павел Ерофеевич? — переспросил Раевский, бросая взгляд на Сергея.

— Он вспомнил имя? — прошептал Сергей. Раевский молча кивнул. Сергей почувствовал, как мурашки пробежали по его телу. — А может быть, Павел Дорофеевич?

— А может быть, Павел Дорофеевич? — спросил Крутого Раевский.

— Точно, точно, вот это точно. Именно Павел Дорофеевич, так она его назвала.

— Спасибо тебе, это важное сообщение.

— Павел Дорофеевич, — шептал Сергей. — Павел Дорофеевич Кузьмичев.

— Бывший директор детдома? Депутат Думы? — искренне удивился Раевский. Так о нем в позапрошлом году все газеты писали, оказался не тем, кем называл себя, в прошлом уголовник, заказал убийство своего родного брата и прочее, прочее, прочее…

— И бесследно исчез, — добавил Сергей.

— По мнению правоохранительных органов, был убит при разборке.

— А что, если выжил? — процедил Сергей. — Владимир Алексеевич, это страшный человек. Она попала в лапы жутких людей. Ее надо срочно спасать, иначе будет беда.

— Что мы и собираемся сделать, — произнес каким-то неуверенным голосом Раевский, ощущая нарастающее чувство тревоги, и закурил очередную сигарету.

Часть III

Я не могу думать об этом,

Я отдаю мысли обетом,

Я не хочу помнить, но вера

Выше меня.

Не закричу и не признаю,

Гасит свечу нота иная,

В сердце растет белая мера

Нового дня.

В зеркале снов встретиться можно.

Будет светло, зыбко и ложно,

Только рассвет тени прогонит

В дали души.

Солнце мне рвет душу на части.

Я не ищу избранной масти,

И в облаках исповедь тонет,

Милый, спеши.

Анастасия Телешова

— А почему она вас тогда в машине назвала Павлом Дорофеевичем? — нарочито равнодушным тоном спросил Кандыба, отхлебывая из жестяной кружки жидкий чай без сахара. — Вы что, были с ней знакомы раньше?

— Она же не в себе, разве вы не видите? — пожал плечами Кузьмичев.

— Если откровенно, то я этого не вижу, — произнес Кандыба. — Мне кажется, она в полном рассудке. А вообще-то вы никого к ней близко не подпускаете. Как же мне это проверить?

— А вам это совершенно ни к чему, — проворчал Кузьмичев. — Мы же договорились заранее, что каждый занимается своим делом, а в чужое не лезет. И почему вас так заинтересовали слова женщины, находящейся уж по крайней мере в стрессовом состоянии? Вы не производили впечатления человека, задающего лишние вопросы, Яков Михайлович. Я же, например, не спрашиваю вас, почему вы ведете такой своеобразный образ жизни и скрываетесь от правосудия?

— А если бы вы даже спросили, то я бы ответил. Мне от вас скрывать нечего. Нахожусь во всероссийском розыске за совершенные мной побег из зоны и двойное убийство. У меня принцип — от тех, с кем вместе работаю, секретов не имею. Все назвал — и настоящие фамилию, имя, отчество и даже национальность, и о судимостях рассказал, и о преступлениях. Все равно вы никак не сможете воспользоваться этой информацией во вред мне, потому что если мы попадемся, то пожизненное заключение нам и так обеспечено, а то и высшая мера. Так что надо быть откровеннее со своими партнерами, как вас там… Ну, пусть будет Валерий Иванович.

— Я пока с вашего разрешения все же воздержусь от излишней откровенности, — пытаясь улыбаться, произнес Кузьмичев. — Так будет надежнее.

— Надежнее не будет, — равнодушно возразил Кандыба и зевнул во весь свой огромный рот. — Потому что мы взялись за это очень опасное дело вовсе не для того, чтобы угодить на всю оставшуюся жизнь за решетку. Я, откровенно говоря, начал жалеть о том, что связался с вами. Дело выглядело очень заманчиво, вот я сдуру и клюнул. Вы знаете, я только кажусь таким рассудительным, а на самом деле я романтик и совершил в своей жизни немало опрометчивых поступков, о том свидетельствуют две ходки в зону. А по-настоящему мудрые, трезво мыслящие люди никогда не попадаются. Вот вы, например. Вы старше меня более чем на десять лет, а еще ни разу не посещали места, не столь отдаленные, хоть, полагаю, большую часть своей долгой жизни занимаетесь далеко не благотворительной деятельностью. И это заслуживает подлинного уважения. Я