Ферзь – одинокая фигура - Роман Суржиков

Марина сказала комплимент Петру Игнатьевичу:

– Кажется, вы любите этих детей как своих собственных! Так редко встретишь подобное отношение. Вы – просто святой!

Он расплылся в улыбке от удовольствия и тут же принялся отнекиваться:

– Что я?.. Я-то все в бумажках закапываюсь, все на административной службе… С детками мои девчоночки работают.

Ситуация обязывала – пришлось познакомиться с «девчоночками». Воспитательниц в детдоме было трое, двоим давненько перевалило за сорок – дородные круглобокие тетки. Марина, ни капельки ни краснея, обозвала их ангелами. Сказала, что на них – на круглобоких теток – вполне можно молиться, ведь они только тем и заняты, что спасают детские души. Воспитательницы, как ни странно, поверили. Минут через пять диалога они уже готовы были обнимать Марину и кормить борщом. Марина спросила, как давно тетки заняты этим святым делом. Одна работала здесь уже пятнадцать лет, другая – двадцать, а Петр Игнатьевич – и все двадцать шесть. Марина всплеснула ладонями:

– Подумать только!.. Двадцать лет назад я была… знаете, какая? Вот какая!

Она подхватила на руки кудрявую кроху, вместе с которой строила башенку, прижала к себе и поцеловала в макушку. Кроха не выказывала ни капли тревоги – улыбалась и звала играть дальше.

Мы повозились с детишками еще часок. Поглядели на всякий случай и на группу постарше, и на младшую – нормальные дети, куда приветливей тех, кого встречаешь во дворах.

Подошло время, мы заглянули к Петру Игнатьевичу попрощаться.

– У вас чудесно! Сказочная атмосфера! Когда снова будем в Полтаве, обязательно к вам!..

– Постойте, – воскликнул директор, – куда же?.. Вы же хотели что-то узнать, какие-то справки навести.

– Ах, нет, – Марина энергично помотала головой. – Я – дура, забыла ордер… Придется снова приехать.

– Да ладно вам!.. – Петр Игнатьевич сел за компьютер и принялся щелкать клавишами.

– Нет, нет, я так не могу, – возражала Марина.

– Да что ж вам снова ездить? Будто больше делать нечего!

– И поделом мне. Сама виновата…

– Я вас прошу, Мариночка! Как зовут того паренька, которого ищете?..

– Малахов, Юра.

– Ма-ла-хов… Ю-рий… – по слогам повторил директор, двумя пальцами набирая в строке поиска. – Да, вот он. Помню, конечно… Удивительный вышел случай.

Я насторожился:

– Чем удивительный?

– Юра сам пришел к нам – вот чем.

– Как?!

– Да, можете поверить, так и было. В 19… году, как сейчас помню, в феврале. Сам пришел и сказал: я – сирота, возьмите меня к себе. Серьезно так сказал, как взрослый… хотя было ему тогда лет десять. Назвался Юрой Чертковым, мы его так и записали.

Юрий Чертков – вот как на самом деле зовут убийцу. Странно: фамилия чем-то отозвалась в моей памяти, какой-то дальней, трехступенчатой ассоциацией.

– А полгода спустя, в августе, его уже забрали. Очень понравился одной паре – они быстренько все документы оформили. И неудивительно: хороший мальчик, не по годам умненький, воспитанный…

– Эта пара – Малаховы? Василий и Елена, верно?

– Да.

– И что же, Юра провел у вас только шесть месяцев?

– Ну, вот, сами посмотрите…

Петр Игнатьевич повернул к нам монитор с учетной записью. Да, черным по белому. Февраль: явился по собственному желанию. Август того же года: усыновлен Василием и Еленой Малаховыми.

– Все страньше и страньше, – сказал я, выйдя на улицу.

– Все чудесатее и чудесатее, – откликнулась Мариша.

– Совершенно здоровый детдом. Даже на диво здоровый.

– Здоровее многих семей.

– Не фабрика детской порнографии.

– Не подпольный наркопритон.

– Не вотчина рабовладельцев.

– И даже не ферма донорских органов!

– Выходит, Юрий пересекался с Петровской и Березиным не в детдоме, а раньше.

– И про это «раньше» мы не имеем ни малейшего понятия.

– Как и о том, где он обучился приемам пситехники.

Мы переглянулись – и усмехнулись от того, какие синхронно озадаченные у нас лица. Потом Мариша спросила:

– А не скажешь ли, милый, что это был за маневр в кабинете? Ты перебил меня и стал действовать заведомо неправильно… Ну, то есть, я могу вежливо забыть, как хорошая девочка… Но любопытно же: зачем ты это сделал?

Хм. По правде, мне тоже было любопытно. Я не ожидал от себя этого поступка. Зачем, почему я перебил игру Марине? Понимал, что выглядело это эгоистичным самодурством, выбрыком уязвленной гордости… Но знал, что причина – глубже. В моем поступке был смысл, хотя я и не понимал его.

– Могу сказать, что хотел научиться работать, как ты… но дело не в этом. Могу сказать, что устал быть в тени: сначала в Димовой, теперь в твоей. Но и это – лишь отчасти правда.

– А остальная часть?

– Я чувствую, что это мое расследование, и я должен его вести.

– Чувствуешь?

– Да.

– Вопрос гордости? Или мести?..

– Вопрос правильности. Как ни глупо это звучит, но прими на веру. Нечто важное зависит от того, кто из нас будет держать в руках руль.

– Ладно, – Мариша пожала плечами.

Пауза. Такая… не без напряжения.

– Не обижайся, – сказал я.

– Ладно.

– Скажи что-нибудь, кроме «ладно».

– Ладно.

– Видишь, вон там киоск? Правда, ты совершенно не хочешь шаурмы?

– Фигушки! Хочу две!

Пока мы ели, я сообразил, в чем дело. Смог объяснить себе, а затем и Марине:

– Дим был очень уверен в себе. Дим лучше меня умел все, что касается полевой работы. Дим был как бы Холмсом, а я – не то Ватсоном, не то ослом у Шрека. Однако за день до его смерти я чувствовал одну штуку: будто мы едем по рельсам, ведущим в пропасть. Дим не чувствовал этого. Я сказал – он не послушал. Я сказал: не стоит ходить к Малахову, это кончится плохо. Он и тут не послушал – он же Холмс, а я всего лишь осел, – но спустя сутки был мертв.

Ферзь слушала очень внимательно.

– Так вот, – сказал я, – сейчас у меня то же чувство. Мы едем по рельсам, которые кто-то проложил для нас. Ты чувствуешь это?

Она покачала головой. Затем сложила руки на воображаемом руле, сделала жест, будто отпускает его и вынимает ключ из зажигания. Отдала «ключ» мне.

– Куда поедем?

– Нужно наведаться в квартиру к Малаховым. Скорее всего, тот, кто проложил рельсы, предвидел этот шаг. Но в данный момент у нас просто нет другого пути. Все остальные концы оборваны.