Невидимка из Салема - Кристоффер Карлссон

Каким было мое детство в Салеме?

Помню, что первый полицейский, которого я увидел, давно не брился. Второй, на вид, не спал несколько дней. Третий управлял транспортным потоком после происшествия на перекрестке Салема. В уголке рта висела сигарета. Четвертый с невозмутимым спокойствием исследовал дубинкой пах одного моего знакомого, а двое его коллег так же спокойно стояли рядом и созерцали что-то поодаль.

Мне было пятнадцать. Я не судил, было ли то, что я видел, правильным. Просто так было.

Я жил там до моего двадцатилетия. В Салеме дома уходили ввысь на восемь, девять и десять этажей, но не доставали до поднебесья, где их могла бы коснуться божественная рука. В Салеме люди были предоставлены самим себе, и мы росли быстро и стали взрослыми слишком рано, потому что того требовала обстановка.

Во второй половине дня я спускался с восьмого на седьмой этаж и вызывал лифт, который доезжал только до седьмого. Никто не знал почему. Помню, как каждое утро я спускался на этаж ниже, и каждый вечер поднимался по ступенькам, преодолевая последний участок пути до дома.

Не помню, чтобы я много размышлял об этом, или о том, как мы жили в целом. Нас так воспитали: не задаваться подобным вопросом. В нас взрастили мысль о том, что никто нам ничего не даст, если мы не будем осознавать свою готовность взять.

На седьмом этаже я подождал, пока лифт отгремит, подъезжая по шахте. Мне было шестнадцать, и я никуда конкретно не направлялся – лишь бы вон из дома. За дверью одной из квартир слышались тяжелые приглушенные звуки хип-хопа, а когда открылись двери лифта, оттуда резко пахнуло сигаретным дымом. На улице низко висело белое холодное небо. Загорались уличные фонари, пока я шел мимо Дома молодежи. Надвигался туман. Я хорошо помню, как он поглотил все, дойдя до Салема. Он словно нахлынул на нас, объяв дома, деревья и людей.

Издалека сквозь деревья маячила напоминающая гриб водонапорная башня Салема. Темно-синий бетон был едва различим на фоне холодного неба, и я не знал, были ли убраны ограждения. Лишь парой дней раньше кто-то упал оттуда. Мы с ним ходили в одну школу, и говорили, что на записке, повешенной на его шкафчике в день перед смертью, была надпись: «Терять нечего». На следующий день после его смерти, когда все разошлись по домам и коридоры опустели, я долго бродил вдоль шкафов – под звуки плеера, который кто-то позабыл отключить, прежде чем бросить в шкаф, – в поисках того сообщения, но так и не нашел его.

Башня была тем местом, которое, по мнению взрослых Салема, должна была постоянно контролировать полиция, будь на то средства. Днем туда приходили играть дети, по ночам там шло веселье и разборки. Игры ребятни проходили на земле, как и тусовки, но иногда мы забирались наверх. Ночью кто-то мог упасть оттуда, что часто бывало несчастным случаем, но не всегда. Башня была высокой, и никто не оставался в живых.

Пробравшись через поросль, окружавшую башню, я оказался у ее подножия. На плотно спрессованном под ногами гравии я тщетно искал следы тех, кто здесь был до меня. Ни бутылок, ни презервативов, ничего не было. Возможно, кто-то убрался здесь после его падения. Интересно, где именно это произошло…

Надо мною раздался хлопок, послышалось шуршание высоко в кронах деревьев, и краем глаза я увидел, как что-то глухо упало на землю. Я с опаской посмотрел вверх. Но больше ничего не случилось, и я подошел ближе к тому, что упало. Черно-белая птица. Клюв был приоткрыт, и крылья распластаны. На белых перьях виднелись мелкие красные пятна. Выстрел пришелся в глаз: оранжево-красная рана выглядела так, будто кто-то чайной ложкой подцепил часть ее головы. Я постоял, посмотрел на нее, зажег сигарету и успел сделать лишь пару затяжек, как вдруг ее крыло и одна из лап дернулись.

Я начал искать что-нибудь тяжелое, чтобы убить ее, но так и не нашел. Я поднял взгляд вверх и посмотрел на круглую верхушку башни, прежде чем вновь взглянуть на птицу. Та больше не шевелилась.

Я бросил окурок на землю, затушил его ботинком и пошел к узкой лестнице, вьющейся вокруг башни. Лестница дрожала под моими ногами, и приходилось держаться за поручень. Из-за прилагаемых усилий заныла рука. Когда я достиг середины пути, снова раздался выстрел.

На башне была небольшая площадка, откуда несколько ступеней вели вверх еще к одной площадке, находившейся под самой крышей башни в форме гриба. Надо мной зашелестела одежда, и я громко щелкнул зажигалкой. Шорох прекратился, и я, щурясь, взглянул на небо, которое казалось неестественно светлым, почти слепящим.

– Кто это? – послышался голос.

– Никто, – сказал я. – Это ты стреляешь?

– А что?

Голос звучал настороженно, но без угрозы.

– Я просто так спросил.

– Поднимайся сюда. Ты пугаешь птиц.

Я безуспешно пытался разглядеть сидящего на площадке. Верхняя площадка была из грубого дерева, а не из рифленого металла, как нижняя.

– Не подержишь мою сигарету?

Я поднялся по ступеням, поднял сигарету, и чья-то рука забрала ее у меня. Я схватился за перекладины и, подтягиваясь, забрался на площадку. В голове промелькнула мысль: если б упал – не выжил бы.

Площадка была достаточно широкой для того, чтобы можно было, прислонившись спиною к стене и вытянув ноги, упираясь ими в ограждение, сидеть там, невидимым для тех, кто внизу. Ограждение было невысоким, до бедра. Здесь, наверху, ветер был сильнее, и я видел простирающийся Салем: тяжелые дома с маленькими окошками, низкие частные домики теплых цветов с покатыми крышами, повсюду пятна зелени и темно-серый тяжелый бетон. Отсюда ландшафт выглядел еще более отчетливо, чем с земли.

Я посмотрел на руку, которая держала сигарету. Она явно не принадлежала курящему человеку: он держал ее неуверенно, тремя пальцами за самый край фильтра.

– Это ты стреляешь, – сказал я.

– С чего ты это взял?

Я узнал его. Он тоже ходил в гимназию в Рённинге[3], но в другой класс. У него были короткие светлые волосы и худое угловатое лицо. Одет он был в широкие джинсы, красные кеды марки «Конверс» и серую кофту с натянутым на голову капюшоном. Ясные глаза насыщенно-зеленого цвета. В руках он держал тяжелое темное пневматическое ружье, а рядом лежала открытая коробка с патронами. Он откинул голову и закрыл глаза.

– Что ты делаешь?

– Тсс. Нужно слушать.

– Что слушать?

– Птиц.

– Я ничего не слышу.

– Ты не слушаешь.

Я сделал пару затяжек, прислушиваясь, но до меня доносился лишь шелест листвы и сигнализация машины неподалеку.

– Меня зовут Йон, – сказал он наконец.