Когда время судья и палач. Психологическая драма с криминальным событием - Алена Бессонова

Он сунул телефон в левый карман брюк, в правом по привычке потёр пальцем монетку с профилем вождя. Это его успокоило, подумал: «Что-то я раскис, вероятно, ночной сон навёл на грустные мысли. Сон он помнил и сейчас: будто под ним не тахта, покрытая шикарным ковром, а колючий от вылезших пружин диванчик в заплёванной каптёрке. Пахнет мышиным помётом и солидолом. Грохочет над крышей аэросцепка. Планеристы тренируются, готовятся в тыл врага. Разорванный винтами и крыльями воздух свистит, буравит мозг. Скорее накрыть голову старым стёганым бушлатом. «Прекратить!» — но его визгливый приказ глохнет под вонючим покрывалом. Но сейчас он не спит и нет теперь того каптерщика, который когда-то курсантам-планеристам менял сахар на табак. Нет больше его! Ничего похожего не осталось. Ничего!

Чудь достал из холодильника початую бутылку дорогого армянского коньяка, две рюмки и чайное блюдце с нарезанным лимоном.

— Ну что друг Фима, выпьем за нашу молодость… и не надо оправдываться… следующая остановка покой…

Чудь выпил обе рюмки, в удовольствие почмокал губами, сказал себе:

— Пойдём, Фима, порадуем себя работой. Давно не брал в руки напильник. А штуковину надо доделать… может, в скором времени пригодиться…

Чудь открыл дверь рядом с дверью кладовки росомахи, вошёл.

Помещение хранило запахи красок, клея, в центре стоял, красуясь полированными деталями современный токарный станок.

Чудь потёр ладонь о ладонь, толкнул тумблер абажура: яркий сноп света высветил зажатую в тисках станка деталь.

Плавными расчётливыми движениями полукруглого напильника Чудь принялся обрабатывать фасонную эбонитовую деталь.

Острым краем напильника старик нанёс штрих, ощупал деталь и довольно хмыкнул. Положил инструмент на верстак, вынул из ящика станка наждачную бумагу, осмотрел поверхность. Чем-то она его не устроила, и он достал другую, завёрнутую в тряпицу. Потом резким движением ослабил тиски и на широкую вытянутую ладонь, взвешивая, положил нож. По короткому массивному клинку скользнули блики и потухли в глубине матовой плексигласовой рукоятки.

— Вот она моя последняя точка! — Чудь с восхищением смотрел на своё детище, повертел нож, почувствовал, как тяжела сталь клинка, полюбовался радужным набором ручки. — Отцентрирован до грамма. С характером ваньки-встаньки. — старик метнул нож в дальнюю стену. Резко свистнув, клинок прошил доску, застыл, не качнувшись.

В хорошем настроении, пританцовывая, Чудь пошёл к вешалке, на крючках которой висела охотничья амуниция: тёплый комбинезон, унты, малахай из куницы:

— Надо навестить мужичка в заповеднике, забрать у него статуэтку Мяндаш-пырре. Ублажить себя… — встрепенулся, — О, главное, таблеточку не забыть…

* * *

Отработав областной архив ветеранов, и не найдя ничего подходящего, Ольга перебралась в Холмогоры. Здесь дел было значительно меньше и условия лучше. Физрука Русаков отправил по назначению — добывать нефть, а вопросы безопасности Ольги взял на себя Исайчев. Это устроило обоих. Утро нового рабочего дня Ольга проводила в тихом уголке зала заседаний в небольшом особняке, выделенном Администрацией города, для нужд Совета ветеранов. Она, соорудив на столе заградительный вал из белых с бантиками папок, внимательно изучала фотографии на первых страницах личных дел. При этом Ольга периодически безотчётно осматривала пространство перед собой и по сторонам. Она никак не могла понять, почему ей некомфортно, беспокойно: казалось, что с террасы, не освещённой лампами и, зашторенной непроницаемыми занавесками кто-то наблюдает за её работой. Тёмное, почти чёрное пространство террасы давало возможность любому желающему потаённо разглядывать людей в основном зале. Ольга рассортировывала папки: откладывала налево «дела» с фотографиями, вызвавшие у неё интерес, направо все остальные — этих было больше. Для несведущих людей папки ничем не отличались друг от друга, разве что степенью потёртости, но среди них была одна с большой синей кляксой на обложке. До неё очередь пока не дошла. Ольгино чутьё не подвело её и в этот раз, на террасе, действительно, присутствовал человек, который с нетерпением ждал, когда Ольга возьмёт в руки именно эту папку.

Отложив очередное личное дело в сторону, Ольга потянулась за папкой с отметиной, но неожиданно отвлеклась, заметив кого-то в проёме входной двери. Она опустила руку, прищурилась, вглядываясь и, разглядев человека, откинулась на спинку кресла. Наблюдатель проследил направление её взгляда, ругнулся про себя, подумал: «Принёс тебя чёрт!» и тоже откинулся на спинку кресла. Михаил, а это был именно он, лавируя между столами, стремительно шёл к жене. В его поднятой правой руке, как на подносе, лежал контейнер с пирожными. Ольга порывисто встала, приняла сладости, быстро поставила их на стол, обхватила руками торс мужа, прижалась щекой к его груди, зажмурилась блаженно улыбаясь, а Михаил опустил голову и уткнулся лицом в её волосы на макушке, принялся что-то тихо ей нашёптывать.

На лице наблюдателя появилась мучительная гримаса. «Воркуют голубки» с неприязнью подумал Чудь, прикрывая глаза. В такие минуты он вспоминал тот день, когда его жизнь круто изменилась. «Майра… девочка моя… — прошептал старик и будто заснул.

В тот год весна была ранней, они с Костюхиным уже пять лет квартировали у Майры. Зимой охотились, приносили в дом добычу, обеспечивали себя и хозяйку мясом. Весной месяца на три уходили на лесосплав, а летом подряжались на строительные работы в ближайшие деревни. Как-то решили сменить квартиру — съехать на постой в соседний дом, уж больно хозяйка приглашала, но Майра не отпустила. Тогда они поняли — прижились. Решили от добра добра не искать.

На рассвете Мессиожник пошёл за клюквой: задумал угодить хозяйке. После долгих морозов весна всё-таки пришла, и клюква была особенно сладкой, она хорошо перезимовала, не повредилась морозами, накопила сахар. Ефим нёс Майре целое ведро красной крупной ягоды: хватит и на кисели, и на варенье. Он предвкушал, как сладостно заноет внизу живота, когда хозяйка тыльной стороной ладони проведёт по его щеке и скажет ласковым голосом: «Иди мый куанем[32], я тебе блинков спекла», а потом станет подкладывать и подкладывать в тарелку пышные ноздрястые блины. А он, растягивая удовольствие, будет медленно жевать и обмирать при каждом её приближении.

Ефим отбил налипший на унтах мокроватый клейкий снег, тихо вошёл в сенцы, поставил ведро с добычей, приоткрыл дверь и замер. То, что он увидел, парализовало: на кровати развёрнутой к нему изголовьем, торчали две белые, разбросанные в разные стороны и, согнутые в коленях ноги и между ними движущиеся, как кузнечные меха ягодицы. Головы, предающихся любовным утехам людей, утопали в мягких подушках и только по сладостно-мучительному с бархатными нотками стону Ефим угадал Майру. Мужчина, а это был Костюхин, на мгновение откинул голову назад, приподнялся над подушками и, заметив в приоткрытой двери своего сообщника, оскалился улыбкой победителя, ехидно подмигнул, но увидев, как в глазах Мессиожника полыхнула ярость, вновь нырнул в подушки, увеличивая напор страсти.

Ефим почувствовал, как из его тела будто в мгновение исчезли кости и,