Вакханалия - Юлия Соколовская

Мне приснилась покойница с пышными формами. Она лежала в луже крови, а из горла у нее торчал нож. За горизонт тянулся кровавый след — покойница ползла, не хотелось ей умирать в неподвижном положении… «Пройди путем покойницы!» — сказал мне кто-то прямо в мозг, и я проснулась, озаренная.

Полдень. Липучка дрыхнет в ногах. Холодная война в разгаре… Не замечая домашних, я полдня просидела, таращась в окно, и пыталась расположить свои мысли в строгом военном порядке. Но это было в принципе невыполнимо — мысли вспыхивали радужным блеском и сразу лопались. «Черт с ними, — решила я. — Поработаем по наитию».

Около четырех часов дня я позвонила Броньке:

— Поможешь?

— Помогу, — с готовностью выпалила Бронька. — В чем проблема? Выпить надо? Мебель перевезти? Фирма «Щедрая душа» к вашим услугам, мэм, в любое время.

— Извини, Бронька. Прости за вчерашнее, не поверишь, но мы не зря провели этот день. Ты, наверное, занята? Отвезешь меня на дачу?

— Без проблем, — саркастически хмыкнула подруга. — Выходи из дома…

Ох, люблю я эту женщину… Пять минут на сборы, десять на заправку «кефира», двадцать на автогонки с элементами выживания (очень бодрит)… Она действительно не держала на меня зла: поход в театр ознаменовался новым этапом в отношениях с иностранным импотентом, а последующий визит Эдика сгладил некоторые несуразности от общения с Лео и некой Косичкиной. Что ни делается, все к лучшему, — философски решила Бронька, сто лет ей жизни…

И опять этот слякотный пейзаж, рождающий во мне дух противоречий. Двускатная крыша с высоким дымоходом, узкая Облепиховая, поникшие деревья… Береза, облетевшая в какие-то два дня. Голые сучья недоуменно торчат из ствола и шевелятся, как будто дерево разводит руками. Ветер носит по участкам жухлую листву. Лоскутья парниковой пленки прыгают по грядкам… Уныние на каждом метре…

— Спасибо, Бронька, а теперь уезжай. Я своим ходом доберусь.

— Совсем плохая стала? — ужаснулась Хатынская. — Ты о чем базаришь? Комплекс вины давит? Забудь, глупая, я сегодня добрая.

— Так надо, Бронька, — я сказала это твердо, рассчитывая на эффект. И кажется, произвела его: Бронька вылупилась на меня, как крестьянин на «Черный квадрат» Малевича: мол, о чем эта фигня?

— Хорошо, — она пожала плечами. — Я понимаю, у тебя было трудное детство, раннее пьянство и муж-вредитель. Но чтобы так крепко двинуться рассудком…

Еще раз пожав плечами, она села в «кефир». Покосилась на меня с остатками надежды — не передумаю ли.

— Газовик оставь, — бросила я, — потом верну…

Минут десять спустя, досыта накурившись, я уже стояла у калитки Розенфельд. Эксперимент века — последнее средство от отчаяния — начинался. 7 октября, в воскресенье, в 15.30 пополудни, груженная тележкой и авоськой, мадам, ныне покойная, выходит из калитки, чтобы ехать в город. Мадам — это сегодня я, и мне предстоит пройти ее путь — вплоть до городской квартиры… Обняв в кармане гладкую рукоять вальтера (Бронька научила, как спускать с предохранителя и дергать затвором), я медленно пошла по Облепиховой…

Вот она проходит мимо моих окон, попадает в мертвую зону и приближается к мусорке. Увидев книги, решает в них покопаться. Берет самую целую, перелистывает. Находит интересную вещицу. Неважно, сможет ли она обернуть себе во благо эту находку, главное для сквалыжницы — владеть… Она не возвращается на дачу, чтобы скрыть вещицу (я бы ее увидела), она кладет книгу в тележку и идет дальше…

Моя версия о том, что Тамбовцев действительно что-то спрятал, держалась исключительно на моей вере. Других оснований для ее существований не было. Но я интуицией чувствовала, что иду по верному пути. И что еще оставалось делать, как не верить своей интуиции?

На даче у Розенфельд вещицы однозначно не было (с того воскресенья она в «Восход» не приезжала), дома, как выясняется, тоже. По крайней мере допускаем. Мадам соображает недалекими мозгами, что хранить ее дома небезопасно. И где-то прячет, однако в таком месте, откуда вещицу можно извлечь и ощутить на себе ее «вес».

Я медленно пошла по дороге — мимо забора Риты Рябининой (дверь была закрыта, но из трубы потихонечку курилось), мимо Соснового переулка, мимо кирпичной подстанции, выходящей на Береговую улицу. Это была самая короткая дорога к воротам. По ней и ходила Розенфельд (я несколько раз ее обгоняла, прилежно повторяя: «Хайль Гитлер») — до казачьей будки, налево, через мостик над протокой, мимо старых бараков, мимо пожарной вышки, частного сектора — и прямиком на электричку…

Сокрытие в поселке представлялось маловероятным, но упускать даже скромную возможность не хотелось. Я плутала по кооперативу, высматривая у дороги укромные места. Дважды ворошила груды камней у обочин, осмотрела шлакоблочную «поленницу», давно забытую хозяином, особое внимание уделила водонапорной станции, качающей воду на Береговую улицу. Коротким переулком выбралась на Сиреневую и, не встречая привлекательных для тайника мест, побрела к воротам.

Итак, в поселке «Восход» Магдалина Ивановна не тихушничала. Негде. И передать в чужие руки вещицу она не могла — только в случае насильственного изъятия, но кто нападет на злющую старуху, везущую с дачи капусту? Я кивнула улыбчивому казачку на воротах и свернула к протоке. Не имеющие личного автотранспорта ходят этой стороной. Я брела вдоль понурого тальника и исподволь постигала бесполезность затеи. Не было в наших местах пригодных для схрона мест. Зыбкая это версия, как сказал бы капитан Верест. Но бросать на полпути свои изыскания я уже не могла — менталитет покойной соседки давил мой собственный. Да и чем плоха прогулка — не из Бухенвальда иду… Я обследовала мостик над пересохшей протокой, осмотрела остатки подтопленного балка (идущая на дачи пенсионерка испуганно взглянула на меня и поспешила проскочить). У свалки в окрестностях дамбы я задумчиво покорябала макушку, но в итоге отказалась — не станет Розенфельд прятать ценность в местах гнездования бомжей. Однако далее пошло совсем плохо — без вариантов. Дамба просматривалась от начала до конца: ровная дорога на взгорье — от Кирилловки до реки. Я прошла мимо заброшенных бараков, мимо тренировочной пожарной вышки, наверху которой, болтая ножками, сидели двое пацанов, и углубилась в частный сектор. «А зачем я расстраиваюсь?» — вдруг подумалось мне. Ну хорошо, нашла Розенфельд нечто. Почему я решила, что она тут же станет это нечто прятать? Она его должна подержать, рассмотреть, ощутить себя владелицей, наконец. А где это лучше всего сделать? Да конечно, в электричке!.. Туда я и подалась. Купила билет, простояла минут двадцать на ветру и поднялась в дребезжащий, полупустой вагон. Сев напротив рыбака со сканвордом, уперлась в окно и просидела, не шевелясь, пока электричка не подползла к конечному перрону. Поднявшись на переходной мост, я вышла к привокзальной площади, остановилась. Какой, интересно, дорогой ходила Розенфельд? Впрочем, это не играет роли. Народу как в Китае, не станет она здесь прятать. Я перебежала гудящую остановку, шеренгу маршруток, улицу Ленина и, свернув за высотную гостиницу, угодила в другой мир — мир тихих пятиэтажек и оторванности от жизни. Но куда тут можно спрятать вещицу? Я пошла медленнее. Детская площадка, бойлерная, аллейка с фонарными столбами… Я постояла у одного из них. У каждого столба придаток — примкнувший вертикально короб высотой в полметра со скошенной крышкой. Никогда не задумывалась, что в них. Электрическая начинка? Или для красоты? Да какая уж тут красота… Нет, исключаю. Не полезет Розенфельд в электрический столб, в котором ни бельмеса. Из любого окна ее увидят и полюбопытствуют… Я прошла еще два двора и с грустью констатировала, что прогулка завершена. За хоккейной коробкой наблюдался дом мадам Розенфельд.