Проблема наблюдателя - Песах Амнуэль

и ново, хотя — это я тоже понимал — решение Тиллоя, скорее всего, ошибочно, но в физике это самое интересное: о новом никогда нельзя заранее сказать, станет оно научной сенсацией или сгинет через неделю, когда кто-то найдет ошибку в вычислениях или противоречие в концепции.

От темы любви профессор легко перешел к физике. Сейчас он так же легко вернется к любви — физика была лишь попыткой ослабить напряжение в разговоре и собраться с мыслями. Скрыть от Розенфельда суть произошедшего или, наоборот, раскрыть все детали.

— Я говорил, а они, по-моему, не слушали — смотрели друг на друга, улыбались и, похоже, вели свой разговор. Это немного раздражало, но я довел объяснение до конца и с удивлением обнаружил, что оба, даже увлеченные друг другом, очень внимательно меня слушали и поняли — одновременно! — то, что я, прочитав статью, упустил из вида. Наверно — я так решил потом — увидеть у Тиллоя то, что, даже в моем пересказе, увидели они, могли только влюбленные. В физику тоже, но главное — друг в друга. Иначе эта мысль вряд ли пришла бы им в голову, тем более — одновременно.

— Какая мысль? — Розенфельд не сумел скрыть нетерпения и пожалел об этом. Профессор замолчал и тихо сопел рядом, то ли вспоминая, то ли пытаясь решить свою задачу, о которой Розенфельд не имел представления.

— Вы так и не объяснили, что вывело вас на Тиллоя. — Литроу опять попытался потянуть время.

— Очень просто, Ватсон. — Розенфельд не понял, произнес ли он эти слова вслух или только подумал. Обижать профессора не хотел, но мысли были так сосредоточены на разговоре, что он действительно не ощущал разницы между словом подуманным и произнесенным. — Я внимательно изучил совместные работы Смиловича и Фирман и статьи Смиловича, где соавтором были вы.

Он ожидал хоть какой-то реакции, но профессор молчал.

— Изучил списки работ, на которые они ссылались — в совместных работах и в других. Вообще-то я это сделал, чтобы поработать со ссылками, но обратил внимание: ссылки были разными, и только одна — на Тиллоя — повторялась везде. Потому я к ней и обратился.

— Разумно, — пробормотал Литроу.

— Я попытался прочитать Тиллоя и ничего не понял. То есть понял, конечно, что речь шла о физике вакуума и попытке сконструировать квантовую теорию тяготения. Естественно, что на Тиллоя ссылались, но по этой теме в последние годы публикуют десятки статей в месяц. Почему Тиллой? Одна из множества гипотез о происхождении сил тяжести. Почему тела притягивают друг друга? Потому что обладают массой. Да, но почему тела, обладающие массой, друг друга притягивают?

— Ну… — протянул Литроу, обернувшись наконец к Розенфельду. — Такой же вопрос можно задать об электричестве. Почему разноименные заряды притягиваются, а одноименные отталкиваются?

Похоже было, что профессора не интересовало мнение Розенфельда о происхождении электричества, он пытался отвлечь его от чего-то, о чем говорить не хотел. Розенфельд позволил себя перебить, поскольку и сам пытался собраться с мыслями.

— Тиллой утверждает, — продолжал он, — что гравитационные силы возникают из-за спонтанных наблюдений за элементарными частицами.

Профессор молчал, рассматривая собственные ладони.

— Я довольно слабо разбираюсь в квантовой физике, — пожаловался Розенфельд.

Литроу хмыкнул.

— Да! — воскликнул Розенфельд. — Это правда! Поэтому далеко не сразу понял, что наворотил Тиллой и почему Смилович с Фирман постоянно ссылались на его статью, ни разу, обратите внимание, не процитировав ни одной фразы и ни одной формулы. Это странно, вы согласны, профессор?

Литроу пожал плечами и хотел что-то сказать, но Розенфельд наконец нащупал свою линию разговора и не позволил профессору ответить на вопрос.

— Странно: ссылаться ссылаются, но не цитируют. Но все правильно: они взяли у Тиллоя только идею, причем даже не ту, которую сам Тиллой в статье предложил. Тиллоя интересовало происхождение сил тяготения[10], а Смилович и Фирман вычитали другое. Тиллой — сторонник копенгагенской интерпретации квантовой физики, а Фирман — она ведь училась у вас, профессор! — предпочитала многомировую теорию. Вывод, к которому они пришли: поле тяжести существует только в многомирии, когда множество миров взаимодействуют друг с другом и составляют единую квантовую систему. Если из этой системы исключить один-единственный мир, то гравитации в нем не будет. Более того: это будет классический мир! Мир, в котором нет возможности выбора. Детерминированный мир Лапласа. Если вы живете в таком мире, вы знаете о себе все — до скончания дней. Что съедите завтра на ужин. Куда поедете отдыхать через год. С кем и почему поссоритесь через десять лет. С кем проживете жизнь и… — Розенфельд помедлил. — И когда умрете.

Профессор поморщился. Такой реакции Розенфельд и добивался. Если Литроу не раздражать, он перестанет слушать — все, что говорил Розенфельд, было профессору хорошо известно.

— И причина — квантовые флуктуации в вакууме! В одной из таких флуктуаций родилась и наша Вселенная.

Не следовало об этом говорить, но Розенфельд не удержался, и Литроу немедленно уцепился за неосторожно сказанное слово.

— При чем здесь Вселенная? — воскликнул он и поднялся. — Прошу прощения. У меня через три минуты лекция, и нет времени… Приходите в другой раз, я с удовольствием выслушаю ваши физические фантазии.

— Профессор, — сказал ему в спину Розенфельд. Он остался сидеть, понимая, что момент упущен, а к следующему разговору Литроу хорошо подготовится. Теперь он знает, за какую мысль уцепился эксперт, и поймать его на слове будет гораздо сложнее. А если не поймать… Так все и останется — физика отдельно, любовь Любомира и Магды отдельно. Ничего не склеится.

— Профессор! — Литроу шел к двери, не оборачиваясь, но Розенфельд все-таки закончил фразу. — На самом деле проблема в том, как отделить единственную ветвь от множества других. Смилович, судя по всему, сумел это сделать. Но — как?

Вопрос повис в воздухе. Дверь захлопнулась.

* * *

Фирман позвонила, когда Розенфельд, дочитав «Нексус» Наама и решив, что в романе слишком много стрельбы, хотя и науки больше, чем может воспринять непрофессиональный читатель, выключил планшет и собрался сварить последний вечерний кофе, от которого он через полчаса засыпал без сновидений.

— Это я, — сказала она, зная, что номер и имя высветились на дисплее.

— Добрый вечер, доктор Фирман. — Розенфельд говорил максимально осторожно. Включить запись? Пока, наверно, не стоит, но, если она захочет признаться… — Рад вас слышать.

— Если вы не заняты… Я понимаю — время неурочное, у вас свои планы…

На ночь? Есть план, конечно. Выспаться.

Магда наконец решилась.

— Я в кафе «Сирена», это недалеко от вас…

Недалеко, верно. Напротив дома.

— Если вы…

Она так и не придумала, что