Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

Белокуров смотрел в пол.

— Дело твое бесперспективное. — Салтычиха изрекал все это тихо и печально, но неумолимо. — Сколько лет валандаешься, а пользы мне от тебя, Вано; никакой, так что…

— Что? — Белогуров вскинул голову.

— Все. Долги пора возвращать, Вано. Все, что должен заплатить за тот год и не уплатил, все, что за этот, и еще ссуда моя тебе на хату, плюс… Ну, посчитаем в общем. А галерею, богадельню эту твою, я на хрен закрываю. Если что продашь до августа — то ладно. А с осени?..

— Подожди.., дядя Вася, я.., я прошу тебя. — Белогуров даже встал — руки по швам, и стоял, как школьник у доски перед учителем, как первогодка призывник перед старшиной-людоедом. — Мы же только весной с тобой обсуждали…

— А сколько вещей ты продал с весны?

— Полотно Бакста.

— Одну штуку? — Салтычиха считал картины, как и тушки цыплят, и кожаные куртки, и коробки с парфюмерией, и обувь, исключительно на штуки.

— Ну, и эти вещи, НУ, ты знаешь, о чем я… — Последний заказ Павловский для тебя не исполнил.

«Откуда-то уже знает, — тоскливо подумал Белогуров. — Наверняка от этой сволочи — Павловского!» — Ну и? — Салтычиха глядел выжидательно снизу вверх — Ты сядь, Вано. Такие дела за столом делаются, в мягких креслах. На паскудных картинках эти твоих, хоть они и раритеты и денег стоят, капитала не наживешь. Торговля твоя для меня сейчас — убытки сплошные. Народу сейчас не до картинок ваших, не до ваз, не до тарелок щербатых с царскими вензелями — жратву да одежу вон покупают, а не Третьяковку твою… Тьфу им сейчас на Третьяковку-то… И эти ваша «Галерея Четырех» хромых и нищих у-бы-то-чна. Да ты и сам это знаешь. Так что я, пока не поздно, из проигрышной этой лотереи намерен выйти. И незамедлительно, так что…

— Но я сделку заключил! Два месяца назад. Вещь на заказ. Мне уже уплатили половину суммы, я… Если ты сейчас заставишь меня все свернуть, если выбросишь с Гранатового — вся договоренность сорвется и… — Белогуров снова сел. Салтычиха обратил внимание, как он судорожно стиснул худые пальцы они дрожали.

— Почему я ничего не знаю? — хмуро спросил он. — Что за вещь?

— Амулет… Начало двадцатого века. Редчайшее изделие… Амулет… Тсантса. Это по нашим прежним каналам из Сингапура… Один уже привезли. И заказали второй. Такой же. Я звонил в агентство Табаяки в Гонконге, уже о комиссионных договорился, — Белогуров говорил быстро, страстно. — Если сейчас ты заставишь меня закрыть дело, то… Все насмарку пойдет. А цена за эту вещь…

— Сколько? — коротко спросил Салтычиха.

— Сто. И за вторую — столько же. Салтычиха присвистнул.

— Из носорожьего рога амулет, что ль? — хмыкнул он. — Колдовать, что ль, кто за такие бабки намылился.., не иначе как импотент какой раскошелился, носорожье-то как раз для этого дела… Из Сингапура, говоришь?

— Место изготовления — Малайзия, начало двадцатого века, приблизительно шестнадцатый — двадцатый годы. Редчайшее изделие. Но это не рог носорога.

— Единорога, значит, — Салтычиха колебался. — Сто кусков, мать честная… Ну, ты больше моего в этих раритетах сечешь… Говоришь, значит, стоящая вещь?

— Очень редкая. На мировых аукционах ее цена колеблется в зависимости от качества выделки и материала от ста тысяч до полумиллиона. — Белогуров сейчас смотрел в окно — рукой отодвинул пыльные гардины: на небе полыхал самый прекрасный из когда-либо виденных им летних закатов. Небо переливалось всеми цветами радуги от фиолетового до золотисто-алого и от розового до нежно-салатового.

— А кто платит? Кто заказывает? — Салтычиха все еще щурился: он верил и не верил собеседнику. И правда, чудно: дела в галерее на ладан дышат, одни убытки сплошные, ни одной картины не продано с марта, а тут — такая сделка…

— Михайленко. Сын.

Услыхав фамилию заказчика, Салтычиха и сам тяжело поднялся, подошел к окну, еще дальше отодвинул гардины.

— Видел его я тут как-то в одном гадюшнике, — тихо сообщил он. — Ходить-то после того раза он теперь вряд ли будет, и протезы там не к чему присобачить даже, на коляске везли… И на морду без слез не взглянешь. Не врешь ты. Точно, вернулся он из этой своей Швейцарии, отвалялся по больницам-то, домой пацана потянуло… Только он ведь того, — Салтычиха постучал пальцем по виску. — Слухи… Говорят, сдвиг у него — хоть и лечили его там… Да с такого дела сдвинешься… Сто кусков, говоришь, дает? каждую штуку?

— Половина за одну уже, уплачена. Наличными. — Привезешь в счет долга.

— Но… — Однако, наткнувшись на взгляд Салтычихи, Белогуров лишь кивнул. — Да. Конечно. Я заплачу.

— А когда же будет остальное?

— Как только мы привезем ему вторую вещь.

— На таможне что-то? — Салтычиха подозрительно нахмурился. — Смотри мне! Только с этой стороны мне неприятностей не хватало.

— Нет-нет, с таможней там все схвачено. Пойдет через дипломатический багаж… Там только вся загвоздка в сроках.

— Ладно. Это твой дела — я не вникаю. — Салтычиха махнул рукой. — Деньги привезешь завтра. Остальное — ну, ты и мои личные сроки знаешь, парень. А разговор на этом пока не кончен. Понял? До осени время есть, так что думай, действуй. Но тема открыта.

— Ты не пожалеешь. Мы все наверстаем. — Белогуров встал. — Этот проект — только начало, мы… Я сейчас изучаю конъюнктуру спроса… Еще не поздно все изменить: доходы с этих сделок следовало вложить в приобретение…

— Да ты их получи сначала, деньжонки-то, — хмыкнул Салтычиха. — Кэ-эк ахнет самолетик, где раритет-то твой везут, в Тихий, так что… Кто везет, какой авиакомпанией летит? Тоже с Сингапура, что ли?

— Да, — Белогуров с готовностью кивнул. — Славный парень, посольская крыса, крысенок… Молодой еще, жадный, его русская иконопись интересует, самовары, мы с ним…

— Это ваши дела, Вано. Я человек темный! Мои класс-университеты не здесь начались-кончились. — Салтычиха печальнейшим образом улыбнулся заглянувшему в дверь Пришельцу-Марсиянову. — Обедать останешься?

— Нет, спасибо, дядя Вася, дела еще в одном месте, — Белогуров заспешил к дверям.

На лестнице, спускаясь в зал ресторана, он столкнулся с китайцем. Тот уже успел натянуть на себя рубашку, но от него все еще пахло тем душистым маслом.

— Айда, Пекин, выпьем, — предложил Белогуров, указывая глазами на столики внизу. — Угощаю.

— Спасибо, Иван, — парень покачал головой, — не могу…

— Да он не заметит. — лимоном заешь и… Он обедает. — Белогуров и сам не знал, отчего тянул себе в собутыльники этого полузнакомого человека: то ли красота его глаз радовала, то ли просто