Выстрел в спину. Обречен на победу - Николай Иванович Леонов

Орлов поднял голову, приготовился: он не Лева, подобную нотацию молча не проглотит.

– Видите ли, – Турилин смущенно улыбнулся, – я скоро собираюсь в отпуск, на Байкал, там мой бывший начальник живет. Ну, – он развел руками, – Байкал, сами понимаете, а я в рыбной ловле полный профан, ничегошеньки не смыслю. А мне говорили, что вы ас в этом деле. Верно?

– Не ас, – растерянно ответил Орлов, – однако люблю с удочкой посидеть.

– Петр Николаевич, голубчик, просветите, неудобно приехать к бывшему начальнику и оказаться уж совсем дикарем.

Лева сидел в ванне и с остервенением мылся, словно хотел при помощи мыла и мочалки освободиться от презрения, которым его окатил Турилин. Ведь обидно в основном оттого, что все сказанное начальником Лева отлично знал, ничего нового не услышал. Знал, да не сделал, твердил он про себя, намыливая голову.

Если у Левы случались неприятности либо просто накатывала беспричинная хандра, он прибегал к проверенному приему – мылся, надевал белую рубашку, лучший костюм, любимый галстук. Ощущение физического обновления и праздничная одежда поднимали настроение.

Лева вылез из ванны, взглянул на запотевшее зеркало, написал на нем нелестный эпитет в свой адрес и поставил восклицательный знак. Полюбовавшись на дело рук своих, Лева протер зеркало и второй раз в день побрился. Надев свежую рубашку и «пасхальный» костюм, Лева несколько приободрился, но, пошарив по карманам, вновь впал в уныние. Почему-то он считал, что в этом костюме лежит двадцать пять рублей, но при самом тщательном обыске удалось обнаружить лишь четырнадцать. Значит, всего у него тридцать два, а до зарплаты еще две недели. Ситуация знакомая, складывающаяся из месяца в месяц.

За свой труд Лева получал деньги приличные. Каждое двадцатое число – этот день в управлении именовали днем чекиста – Лева, раздав долги, составлял железную смету и брал обязательство провести экономию. Бумажку со сметой Лева пришпиливал в кухне над столом, где она висела немым укором недели две, после чего Лева ее стыдливо снимал. Когда Лева жил дома с родителями, он давал ежемесячно домработнице Клаве, которая была в семье финдиректором, сто рублей и не знал забот. Порой, когда карманные деньги кончались, Лева обнаруживал в кармане пиджака трешку, а то и пятерку. Клава смотрела бесстрастно, на удивление Левы никак не реагировала. Сейчас он жил один, платил за квартиру, бегал в прачечную, никто ему в карманы денег не подкладывал, а обращаться за помощью к родителям даже в голову не приходило. Клава, узнав, какую зарплату он получает в Москве, сочла эти деньги «огромадными», и Лева с ней согласился.

Он пересчитал тридцать два рубля, затем пробежал пальцем по календарю, выяснил, что в двух неделях дней ровно четырнадцать, произвел несложное арифметическое действие и смирился.

Лева вышел из подъезда своего дома. На асфальтовой дорожке, по сторонам которой зеленел чахлый газончик, школьницы начертили известкой классики и, подталкивая облупившимися на носках туфлями круглую баночку из-под крема для обуви, прыгали. Рита, длинноногая и тонкая, с сумкой через плечо, задумчиво смотрела на них и теребила свою пушистую косу. Увидев Леву, Рита перебросила косу за спину, отвернулась от девочек, подошла к Леве и степенно сказала:

– Здравствуйте, Гуров.

– Привет, – ответил Лева.

Рита взглянула только и мгновенно отметила и отутюженный костюм, и тщательно выведенный на еще влажных волосах пробор.

– Тебе к метро?

– На троллейбус, – ответил Лева и взял девушку под руку.

Рита шагала с Левой в ногу, широко и свободно, пыталась тихонько напевать, и, хотя была музыкальна, сейчас у нее не получалось ничего, она несколько раз сфальшивила и замолчала. Рита возвращалась из университета, после лекций оставалась на практические занятия по криминалистике, поэтому так и задержалась. Сегодня девушке удалось достать на несколько дней книгу «Личность преступника». Рита выпросила книгу по двум причинам: во-первых, интересно; во-вторых, представится возможность утереть Леве нос по некоторым теоретическим вопросам. На одной из лекций Рита пролистала главу «Социальная среда и формирование личности преступника», весь день размышляла о прочитанном и, увидев у дома играющих девочек, остановилась, приглядываясь к ним и пытаясь определить лидера этой маленькой группы. Тут появился Лева и своим отутюженным и причесанным видом выбил ее из колеи… Ясно, что он отправляется на вульгарное свидание!

Рита почему-то была убеждена, что у Левы не одна девушка, а целая команда. В тихом омуте черти водятся, то-то он ведет себя со мной как монашек и живет на кухне, словно в келье. Тут Рита почему-то вспомнила Арамиса из «Трех мушкетеров». «Зачем я пошла, – удивлялась Рита, вышагивая рядом с Левой. – Человеку надо дать шанс на спасение, может, он опомнится, забудет о своих толстых девках и пригласит меня в кино. И потом пусть не считает, что я все вечера просиживаю у окна, его поджидая».

Лева шел по делам, но понимал, что похож на человека, торопящегося на свидание. Он мог бы и сказать, что идет на работу, но был еще недостаточно взрослым и посчитал такое объяснение унизительным. Молодые люди молча дошли до троллейбусной остановки, Рита взглянула на часы.

– Извини, Гуров, я спешу. – Она кивнула и, гордо подняв голову, направилась к метро.

«Теперь я не увижу ее дня три, – понял Лева. – Ничего, пусть не задается, подумаешь – „мировой стандарт“!» – Лева хорохорился, однако настроение у него испортилось, и он жалел, что не сказал Рите, куда и зачем направляется.

Евгений Шутин опаздывал, за время ожидания Лева успел досконально изучить и памятник Пушкину, и кинотеатр «Россия», и новое здание «Известий». Гуров долго раздумывал, где именно назначить встречу. Приглашать в кабинет не хотелось, вернее, было бессмысленно, Лева собирался просить помощи, а делать это в здании, подъезды которого охраняются, тактически неправильно. Напрашиваться к Шутину в гости неудобно, а приглашать его в свою кухню еще неудобнее. Гуров решил назначить встречу на улице, потом как бы случайно зайти в кафе, в котором Шутин и Ветров были первого сентября.

Шутина Лева увидел издалека и отвернулся, решая, как себя вести. Тот опоздал на двадцать минут, и дело не в самолюбии, а в том неуважении, которое кроется за опозданием и которое нельзя спустить, иначе взаимоотношения встанут наперекосяк и ни о каком доверии друг к другу не может быть и речи. Гуров, продолжая стоять к подходившему Шутину спиной, отогнул рукав, взглянул на часы и, пожав плечами, медленно пошел в сторону от места свидания. Пускай Шутин сам решит, как ему изворачиваться, подумал Лева, не видеть он его не может, а если он так уж не хочет с ним встречаться, мог бы не приходить.

Шутин тронул Леву за плечо и сказал:

– Добрый вечер и извините за опоздание.

– Я уж подумал… – Лева развел руками и усмехнулся. – Черт знает что в голову лезет.

Шутин не ответил, он был недоволен собой, так как опоздал умышленно и извиняться не собирался. Они, не сговариваясь, вышли на Тверской бульвар и молча двинулись к Никитским воротам. Шутин бесцеремонно оглядел Леву, стараясь найти в его внешности признаки профессии, не нашел и раздраженно сказал:

– Что, так и будем молчать? Я вас слушаю. Говорите.

– Что говорить? – произнес Лева. – Был Павел Александрович Ветров, теперь его нет. Я обязан найти убийцу и не выполняю свой долг.

Шутин передернул плечом и промолчал. Он не любил милицию, хотя дело с ней имел, лишь меняя паспорт и в тех редких случаях, когда ездил на машине отца. Этот в штатском, вышагивающий рядом, был особенно неприятен, так как старался походить на интеллектуала. Он, конечно, им не был, разве человек с развитым интеллектом станет заниматься сыском? Еще он раздражал Шутина, потому что напоминал Павла. Не внешне, а своим потребительским отношением к людям, бесцеремонностью, уверенностью в своей правоте, прямолинейностью, знанием, что хорошо, а что плохо, словно такая градация в этом сложном мире существует.

«Милиционеру всего этого не понять, – думал Шутин, – как и не понять моего отношения к Павлу Ветрову». Для всех покойник был сначала спортсменом, позже – писателем, человеком не очень талантливым, но настырным, упрямым. Но,