Королевство слепых - Луиз Пенни

Входя сюда, Бовуар предполагал, что его ожидает формальность. Последний допрос, перед тем как шефа оправдают и допустят к работе, как это сделали и по отношению к нему.

Атмосфера и в самом деле была приятельская, чуть ли не жизнерадостная. Поначалу.

Бовуар не сомневался: сейчас ему скажут, что составляется выдержанная в строгих тонах декларация, объясняющая, что проводилось тщательное расследование. В ней будет выражено сожаление в связи с тем, что операция под прикрытием, проводившаяся полицией летом, закончилась таким кровопролитием.

Но в конечном счете будет выражена поддержка тем необычным и отважным решениям, которые принял старший суперинтендант Гамаш. И неколебимая поддержка команде полицейских, чьи действия привели к таким успешным результатам. Одобрение будет выражено Изабель Лакост, главе отдела по расследованию убийств, чьи действия спасли столько жизней и которая заплатила такую высокую цену.

И на этом все закончится.

Старший суперинтендант Гамаш вернется к работе, все войдет в нормальную колею.

Хотя сам факт того, что расследование, начавшееся летом, до сих пор продолжалось, в самый разгар квебекской зимы, сам по себе настораживал.

– Вы были заместителем у своего тестя, когда принимались решения, которые привели к тому, что мы расследуем? – спросила инспектор.

– Да, я был со старшим суперинтендантом Гамашем. Вы это знаете.

– Да, с вашим тестем.

– С моим начальником.

– Да. С человеком, который несет ответственность за то, что случилось. Мы все знаем это, старший инспектор, но спасибо, что прояснили нам.

Остальные закивали. Сочувственно. Они с пониманием отнеслись к той деликатной ситуации, в которой оказался Бовуар.

Они, как отметил для себя с некоторым удивлением Бовуар, приглашали его дистанцироваться от Гамаша.

Для него было бы легче дистанцироваться от собственных рук и ног. Его ситуация вовсе не была деликатной. На самом деле он занимал весьма твердую позицию. Вместе с Гамашем.

Но у него в глубине души появилось какое-то болезненное ощущение.

– Никто из нас не виноват, mon vieux^[9], – сказал ему Гамаш несколько месяцев назад, когда началось неизбежное расследование. – Ты это знаешь. Такие вопросы после случившегося должны быть заданы. Беспокоиться тут не о чем.

«Не виновен», – поправил его тесть. Но он не сказал, что они безгрешны. А они, конечно, были далеко не безгрешны.

С Жана Ги сняли все обвинения и назначили временно исполняющим обязанности главы отдела по расследованию убийств.

Но старший суперинтендант Гамаш по-прежнему был отстранен от работы, хотя Бовуар и пребывал в уверенности, что это вскоре закончится.

– Одно последнее заседание, – сказал он этим утром жене, когда они кормили сына, – и с твоего отца будут сняты все обвинения.

– Ну-ну, – ответила Анни.

– Что?

Он хорошо знал жену. Хотя она и получила образование адвоката, вряд ли кто-то смог бы найти более циничного человека. И все же он понимал, что сомнения остаются.

– Эта история уже столько длится, что, я думаю, она стала политической. Им нужен козел отпущения. Отец упустил тонну опиоидов. А он мог задержать и эту партию наркотиков. Им нужно найти виноватого.

– Но бо́льшую их часть он вернул. И потом, выбора у него не было. Правда. – Он встал и поцеловал жену. – К тому же тонны там не набиралось.

Оноре швырнул комок овсянки, тот попал в щеку Жана Ги, а с нее упал на макушку Анни.

Жан Ги вытащил ошметок из ее волос, рассмотрел и сунул себе в рот.

– Ты стал настоящей гориллой, – хмыкнула Анни.

Супруг принялся ощупывать ее голову, подражая обезьяне, ищущей блох у своей «половины»; Анни рассмеялась, а Оноре опять кинул шарик из каши.

Жан Ги предполагал, что Анни никогда не будет самой красивой женщиной в собрании. Посторонний человек и не посмотрит на нее во второй раз.

Но если бы кто пригляделся, то, вероятно, обнаружил бы то, что Жан Ги смог увидеть лишь спустя много лет и ценой развалившегося брака. Увидеть, как прекрасно счастье. А Анни Гамаш излучала счастье.

Ему было известно наверняка, что она всегда будет не только самым умным человеком в любом собрании, но и самым красивым. А если кто-то этого не видел, то это уж были его проблемы.

Он отстегнул от стула сына, взял его на руки и пошел с ним к двери.

– Желаю хорошего дня, – произнес он, целуя обоих.

– Секундочку, – сказала Анни. Она сняла с Жана Ги нагрудник, вытерла его лицо и предупредила: – Будь осторожен. Боюсь, как бы это не оказалось сортиром на два очка.

– Глубокая выгребная яма? – Жан Ги отрицательно покачал головой. – Non. Это последнее заседание. Думаю, им придется признавать, что проведенное расследование было тщательным. А куда деться? И поверь мне, когда они разберутся в фактах, им придется поблагодарить твоего отца за то, что он сделал. Они поймут, что выбор у него был говенный и он сделал то, что должен был сделать.

– Пожалуйста, не произноси таких слов в присутствии ребенка. Ты хочешь, чтобы слово на букву «г» стало первым словом, которое он произнесет? – сказала Анни. – Я согласна. У папы не было выбора. Но они могут посмотреть на дело по-другому.

– Тогда они слепцы.

– Тогда они люди, – вздохнула она, беря Оноре. – А людям нужно местечко, где они могли бы спрятаться. Я думаю, они прячутся за его спиной. И готовятся вытолкнуть папу в клетку с хищниками.

Бовуар быстро прошел до метро и поехал на последний, как он не сомневался, допрос, перед тем как все вернется к норме.

Он шел, опустив голову, сосредоточившись на тротуаре, припорошенном снежком, под которым скрывался лед.

Один неверный шаг – и жди неприятностей. Вывернутой лодыжки. Сломанной кисти при попытке предотвратить падение, а может, и расколотого черепа.

Сильнее всего тебя ударяло то, чего ты не видел.

И теперь, сидя в зале заседаний, Жан Ги Бовуар спрашивал себя: а не была ли права Анни и не упустил ли он что-то?