У каждого своя война - Эдуард Яковлевич Володарский

- Очень удобно, — с улыбкой пояснил Вениамин Павлович, указав на этот дымоход. — Табачный дым сразу вытягивает. Тут у меня кабинет. — Стены каморки от пола до потолка были заняты книжными самодельными стеллажами и сплошь заставлены книгами. Такое количество книг Робка видел воочию только в районной библиотеке имени Плещеева, что на Якиманке. Еще стояли шаткий стол, настольная лампа, три венских стула, раскладушка в углу. На столе — стопки ученических тетрадей, какие-то книжки по истории.

Молоденькую жену Вениамина Павловича звали Тоней — миниатюрная улыбчивая женщина. Вениамин Павлович сказал, что она тоже учительница, что они вместе учились в педагогическом, он пришел туда сразу после фронта, а она со школьной скамьи, и на последнем курсе они поженились.

- Знаешь, сколько она плачет из-за вас, обормотов? — сказал Вениамин Павлович. — Придет из школы, сядет тут в темноте и плачет.

Тоня звала их в комнату пить чай, но Вениамин Павлович попросил ее принести чай в «кабинет», и жена безропотно исполнила просьбу. На столе появились чашки, пузатый, в красный горошек фаянсовый чайник, коробка с печеньем и банка с вареньем.

- Ты к нам не присоединишься, Тоня? — спросил Вениамин Павлович.

- У меня еще много дел по хозяйству, — улыбнулась она.

- Каких таких дел? — удивился Вениамин Павлович.

- Рубашки твои стирать! — ответила Тоня и показала ему язык. — Пеленки Сашкины полоскать. Еще вопросы будут?

- Нет, нет... извини.

- Приятного аппетита, — улыбнулась Тоня и почему-то весело подмигнула Робке.

Перед этим она заботливо протерла ему спиртом ссадины на лице, в двух местах, на щеке и подбородке, наклеила маленькие кусочки пластыря. Когда Тоня улыбнулась ему, Робка потрогал пластырь на щеке и тоже невольно улыбнулся в ответ.

Они пили чай, разговаривали, и опять больше говорил Вениамин Павлович, а Робка отвечал односложно, слушал, прихлебывая ароматный чай, заедая его душистым малиновым вареньем.

- Ешь варенье, ешь. Собственное производство, у нас его навалом. У Тони мать в Талдоме живет, в деревне, снабжает нас всеми продуктами. У нее там вся родня — два брата, две сестры, бабка…

Робка слушал, разглядывая корешки книг, сказал:

- У меня тоже бабка есть. Старая совсем, помрет небось скоро.

- Откуда родом?

- Из Карелии, с Онеги.

- Карелия... хорошие места, пришлось побывать…

Любишь книжки читать? Или только то, что учительница приказывает?

- Почему? Читаю... — смутился Робка.

- Что именно? — в упор спросил Вениамин Павлович, и Робка понял, что тут уж не отвертеться, стал лихорадочно перебирать в памяти названия, сказал:

- «Остров сокровищ»…

- Отличная книжка. Еще какие?

- Жюль Верна читал... потом вот эта... «Кукла госпожи Барк» — про шпионов, еще про адмирала Нельсона... У одного вора-медвежатника кличка такая была Адмирал Нельсон. Не читали?

- Нет... — покрутил головой Вениамин Павлович и рассмеялся. — Н-да, брат, вижу, читаешь ты через пень-колоду, плохо читаешь... А читать надо. Без книжек ты, брат, не человек будешь, а так... животное на двух ногах.

- Бабка моя ничего не читала, что ж она, по-вашему, не человек? — набычился Робка. — Или вот родственники вашей жены, которые в деревне живут, много они книжек прочитали?

- Ишь ты, казуистикой занялся, — усмехнулся учитель. — Они не читали, потому что у них книжек нету, да и работают они от зари до зари, как лошади. Знаешь, зачем они так работают?

- Зачем?

- Чтобы ты, оболтус, мог читать и учиться. Да, да, не ухмыляйся.

- А может, я потом тоже землю пахать буду?

- Да нет, не будешь... — грустно произнес Вениамин Павлович. — В том и беда, дорогой мой, что вас теперь в деревню никакими пряниками не заманишь…

Землю любить надо, а мы, горожане, отрезанный ломоть.

А между прочим, я с бабкой, которая в Талдоме, разговаривал, она столько сказок и песен старинных знает — любо-дорого, только успевай записывать, н-да-а... А ты вот ни черта не знаешь, кроме как кулаками махать, плохо это, брат... У тебя хоть мечта какая-нибудь в жизни есть?

- Мечта? — переспросил Робка, задумавшись.

- Ну да! Кроме «...об выпить стопку водки и об дать кому-нибудь по морде»? — Вениамин Павлович процитировал Бабеля, но Робка Бабеля не читал, да и не мог читать в те времена, потому никак не отреагировал, а задумчиво уставился в пол, потом сказал серьезно:

- Мне надо в люди выбиться…

И тут историк рассмеялся снова, смеялся он долго и громко. В каморку даже заглянула его жена Тоня, вопросительно посмотрела на них.

- Смеетесь, да? Смешно вам, да? — не выдержал Робка и, сорвавшись, стал со злостью рассказывать про свою квартиру, про мать, которая надрывается на заводе, таская мешки с сахаром, про отчима, про одноногого инвалида Степана Егорыча, у которого два ордена Славы, а он кладовщиком на базе, про контуженого Егора Петровича, который пьет запоями и колотит жену и детей, про бабку, которая плачет по своей Онеге и по сыну, который пропал без вести.

Вениамин Павлович слушал внимательно, не перебивал, курил папиросу, смотрел с интересом на Робку, словно видел впервые. Потом проговорил, перебив:

- Так ведь это все они, Роберт, а не ты. Они страдают и мучаются, они уже такое в жизни сделали, что им при жизни памятник поставить надобно, всем!

- Че же они такого совершили? — ерепенисто спросил Робка.

- Войну выиграли... Да не выиграли — слово дурацкое, — поморщился историк. — Они войну сломали, понимаешь? Победили. И заплатили за эту победу самым дорогим, что у них было, — молодостью и здоровьем. А миллионы и жизнями своими заплатили... десятки миллионов, ты хоть попробуй понять, что это такое! Ради детей своих, внуков... ради тебя и тех, кто будет после тебя. Есть у тебя Родина, оболтус, она называется — Россия! Вот ради этой самой России и полегли миллионы русских мужиков и баб... И заметь, это я говорю, что им памятник поставить надо. А они, кто жив остался, никакого себе памятника не просят…

- А я бы попросил…

- Ну ты бы конечно! — усмехнулся Вениамин Павлович. — Ты же в люди выбиться хочешь? Только ничего для этого не делаешь, но — хочешь! Большим человеком стать! Чтобы им стать, надо, Роберт, прежде всего людей любить. Уметь