Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

— Эта вещь действительно стоит больше ста тысяч долларов, — обескураженно заметил Белогуров. — Табаяки подтвердил. Но.., их нет.

— Если Табаяки достанет, я заплачу сколько нужно. Некоторые сейчас за такие бабки, Ваня, покупают себе часы с бриллиантами-булыжниками. А я булыжники не люблю. Это ведь дурной вкус, а?

Табаяки ответил новым вежливым отказом: очень сожалеем, но ничем не можем помочь клиенту. Белогуров, как только получил факс, сразу же хотел позвонить Феликсу и отказаться от всего, но…

Как же случилось, что он тогда не отказался? Как? Да, правда, дела в галерее тогда шли все хуже и хуже: денег расплатиться с Салтычихой, ремонтировать квартиру, платить налоги, аренду — не было. Точнее, нельзя было сказать, что ему, Белогурову, и Егору с Женькой только и оставалось, что пойти с нищенской сумой. Нет, на скромную жизнь хватило бы с лихвой, даже если бы галерея вконец разорилась. Но Белогуров навсегда запомнил античную байку про некоего Никокла из Афин. Тот жил широко и беспутно, промотался и Однажды на пиру, организованном на последние деньги, в окружении рабов и наложниц за чашей вина принял яд, не желая, как он сказал, влачить бедность после того, как он вкусил, что такое настоящая жизнь. Мысль о том, что снова придется опуститься до того, чтобы жить так, как он жил с матерью в перенаселенной арбатской коммуналке, была нестерпима для Белогурова. Она оскорбляла в нем вое самое сокровенное — гордость, надежды, честолюбие и, самое главное, как ему тогда казалось, — его человеческое достоинство. Он (он!) снова опустится до того, чтобы… Нет, уж лучше пусть его пристрелит где-нибудь в подъезде за невозврат долга мстительный Салтычиха, или же…

Егор Дивиторский, который был в курсе всех переговоров с «наведением справок» насчет покупки тсантсы, с некоторых пор вдруг начал (едва они оставались с Белогуровым наедине) весьма многозначительно поглядывать на своего работодателя. Однажды он спросил прямо:

— А он точно заплатит за, нее сто кусков?

— Да, да, да! Даже сказал — вперед.

— Ну.., и?

— Что? Что тына меня так смотришь? Ну, не могу я ему эту дрянь достать! И потом.., эти сделки противозаконны, нарваться крупно можно, и.., и нам все равно не достанется эта сумма, а лишь жалкие проценты комиссионных. А это для нас все равно что мертвому припарки…

— Это в том случае, Ваня, если вся основная сумма пойдет продавцу.

— Ну? А я чем говорю! А ты что предлагаешь? Мы же только посредники в этой чертовой афере. И.., что ты так на меня смотришь?!

— Ничего, — Егор опустил глаза. — Просто думаю.

Егор жаждал этих денег. Когда это дошло до Белогурова — было уже поздно. Он видел: что-то затевается в его доме. Егор подолгу о чем-то беседовал с братом; Что-то настойчиво внушал ему. Распечатка со статьей английского этнографа была все время у него. Женька (хотя он и умел читать) лучше воспринимал всегда на слух то, о чем говорилось в тексте. Однажды Егор в разговоре с Белогуровым как-то словно бы невзначай обронил о брате: "Мне еще врач-психиатр, когда Женька ВТЭК на инвалидность проходил, сказал: «Главное — разбудить в мальчике творческое начало, заинтересовать чем-то. Кажется, Иван, мой брат.., и вправду заинтересовался. А навыка в ремесле, как я тебе и говорил, ему не занимать. Но сначала стоит потренироваться… Будут кой-какие расходы. Ты не возражаешь? Нам с Женькой лучше перебраться в подвал».

Они начали с того, что приобрели на Птичьем рынке черт знает по какой цене двух обезьян-макак и.., привезли их домой, выбрав момент, когда Лекс отсутствовала. И действительно надолго заперлись в подвале (там еще ничего не было оборудовано). Чучельник вышел оттуда страшно разочарованный. Егор сообщил, что у него ничего не вышло, хотя они действовали строго по «рецепту» этнографа. Егора после всех этих безумных опытов долго и мучительно рвало в ванной, но он все же храбрился. А Белогуров (странно, он тогда словно прислушивался к себе) — он мог бы запретить весь этот кошмар прямо тогда, после этой неудачи, но.., вот отчего-то и не запретил. Он просто сидел боком на стиральной машине в ванной, наблюдая за Егором, и.., молчал. Молчал он и тогда, когда Егор, отдышавшись, вытер лицо полотенцем и сказал хрипло:

— Он заплатит сто тысяч… Ублюдок, ублюдок Феликс. — Сплюнул в раковину и закончил мысль:

— Жаль, что ему не разорвало кишки там, на дороге!

А потом все это, весь этот кошмар нарастал уже как снежный ком. Белогуров мог бы по полочкам, по ступенькам разложить путь, которым он сам шел к этому. Сначала перестал ужасаться, что вообще такое возможно. Потом свыкся с мыслью, что это случится. Затем неотступно думал только о деньгах: сто тысяч долларов решили бы массу проблем, а ни один из экспонатов галереи он бы никогда не смог продать за такую сумму.

А затем в душе его воцарилась пустота и.., странное облегчение: я всё равно уже не могу ничего изменить. И вообще, что так психовать? Ведь всю основную работу (а Егор с пеной у рта клянется в этом) будут выполнять они — братья Дивиторские. Всю кровавую жуткую работу, а ему останется лишь…

Самой страшной, самой черной была та ночь — ранней весной, когда с крыш неумолчно барабанила капель, а лед на разбитых замоскворецких тротуарах таял, съедаемый дождем. Да, в ту ночь шел дождь…

Белогуров помнил, как провел ее без сна и покоя, ожидая возвращения братьев. Но тех первых — эти бедолаги оказались вьетнамцами — Егор после долгих поисков засек голосующими на шоссе возле какой-то вещевой ярмарки уже ранним утром. Они вернулись тогда в восьмом часу. Глаза Чучельника странно туманились. Создание словно бы прислушивалось к чему-то внутри себя. «Главное, разбудить в нем творческое начало…» Боже, что плел тот втэковский психиатр? Знал бы он, какое «творческое начало» разбудил старший брат у своего младшего братца-шизофреника…

С теми первыми вьетнамцами, точнее, с изъятым у них «исходным материалом», у Чучельника тоже ни черта не вышло. Он не сумел даже преодолеть первую ступень «операции», так скрупулезно и старательно описанной в ученой статье английского естествоиспытателя. Кое-что у Женьки начало получаться лишь с «материалом», взятым у третьей жертвы, — какого-то восточного недомерка в наколках, которого, как вскользь и нехотя поведал Егор, они «завалили» где-то в районе Олимпийской деревни.

С самого начала в качестве жертв выбирались исключительно монголоиды. Егор при этом рассуждал