Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

Опер ухмыльнулся:

— Да будет вам известно, у нее муж — фермер. Нутрий они разводят. Натуральное хозяйство, так сказать. Валентина все хвалится — дотяну до пенсии, пошлю вас всех в баню и буду крысят на шубы разводить. На хлеб с маслом хватит.

Мещерский подумал, что наверняка прокурорша отправилась на осмотр места происшествия прямо от своих нутрий: получили объяснение и ее грязные резиновые сапоги, и нелепая куртка.

— Новости-то хоть есть у вас по розыску этого ублюдка? — осведомился Кравченко.

— Если б он просто ублюдком был, — Сидоров мечтательно вздохнул. — С таким бы я церемониться не стал.

При задержании — щелк и… А кто мне докажет, что это не самооборона была? Только ведь он вроде больной.

— Как его величают-то?

Опер полез в нагрудный карман и достал глянцевую карточку фоторобота.

— Любуйтесь на всякий пожарный.

Приятели рассматривали подозреваемого в убийстве психопата.

— Нестарый еще, — заметил Кравченко, — правда, уже лысеть начинает. От лишений, что ли? А по лицу и не скажешь, что с приветом. Из интеллигентов?

— Работал в КБ точной механики в одном «ящике» закрытом. Вот тебе и отбор оборонки. Там, видно, и свихнулся. — Сидоров перевернул снимок. — Пустовалов Юрий Петрович, тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года рождения, уроженец Ленинградской области.

Мещерский внимательно смотрел на фоторобот — костистое невыразительное лицо, тусклые глаза, тонкие губы, впалые щеки, точно их втянули в себя в поцелуе, а вернуть на прежнее место позабыли. Было в этом лице нечто раздражающее: болен человек, опасен, безумен. А что с ним поделаешь? И правда, не стрелять же его как бешеного пса…

Подъехали к воротам. Бесшумно повернулась черная коробочка камеры, блеснув линзой объектива на солнце.

Створка ворот поехала вбок. Охранники из будки не появились.

— А тебя тут узнают, — заметил Кравченко.

— Попробовали бы не узнать, — Сидоров самодовольно улыбнулся. — Недолго и лицензии лишиться. А с работой в нашем медвежьем углу, как я уже сказал, — швах.

Эх, шикарно жить не запретишь, — молвил он через минуту, направляя «Жигули» на шоссе-бетонку, проложенную по берегу озера. — Видали, какие тут у нас дворцы в сосновом лесочке архитектурят? Скоро Балтийская Ривьера закрутится. Под ресторан уже один чечен место у нашей администрации выбивает. Так что дачи этих театралов считай что фазенды.

— Мне бы такую фазенду в сорок комнат, — вздохнул Кравченко.

— Понравилось у Зверевой?

— Угу. Но ему вон больше. — Кравченко кивнул на Мещерского. Тот поймал в зеркальце насмешливый взгляд опера.

— Важная дамочка, — сказал он. — Царица. Я б только за то, чтоб поговорить с такой, — в лепешку б расшибся.

— У нас тут кое-кто тоже расшибается, — засмеялся Кравченко. — Все возрасты покорны кое-чему.

— А вон местная достопримечательность. — Опер великодушно перевел разговор с интима на любование окрестностями. — Вертолетную площадку бетоном замостили на том лужке? Это Гусейнов, банкир из Москвы, выпендривается. Наши в отделе узнавали — заливает или нет насчет вертолета? Нет, оказывается, — имеется машинка, и не одна, а плюс самолетик спортивный. А там видите?

Фундамент. Это конюшня у него вроде будет. А вон и сама фазенда — стройматериалы уже завозят. Кирпичи как для кремлевской стены. — Сидоров сбросил скорость, давая приятелям возможность проникнуться всей грандиозностью строительных планов дачника-толстосума.

Мещерский брезгливо смотрел на безнадежно изуродованный земляными работами неуютный участок леса.

Затем картина изменилась: проплыли кусты густо разросшегося боярышника, закрывающие панораму стройки. Их переплетенные ветки образовывали плотную массу, непроницаемую для солнечных лучей. И вдруг там мелькнуло что-то яркое, розово-красное.

— Остановите, пожалуйста, — Мещерский открыл дверцу и выпрыгнул почти на ходу, едва не подвернув ногу. Что это еще такое? Откуда это здесь? Он быстро прошел назад по шоссе. Метрах в двух от обочины на ветвях кустарника трепетал на ветру полуразорванный шелковый шарфик, который вчера утром он видел на Марине Зверевой! Мещерский дотронулся до шелка — зацепился за ветки. А ниже под ним, под кустами — примятая трава, сломанные сучья, словно здесь через заросли протащили что-то вглубь и…

— Ты что, офонарел, на ходу сигаешь? — Кравченко тоже увидел шарфик. — Откуда это здесь?

— Ну-ка, братцы, погодите, — Сидоров быстренько оттер их в сторону. — Знакомая тряпочка?

— Это вещь Марины Ивановны, — упавшим голосом возвестил Мещерский.

— А здесь.., здесь волокли что-то тяжелое, ветки вон сломаны…

Сидоров пощупал излом.

— И недавно совсем. Ну-ка пойдем глянем.

Они продрались сквозь кусты и очутились на полянке, поросшей пожелтевшей осокой. В эту полянку отлого переходил склон невысокого холма — песчаная почва, несколько молодых сосен. По холму вилась узкая тропка, видимо, проложенная тут неутомимыми дачниками. Оканчивалась она возле какого-то бетонного кольца, низко врытого в землю. Мещерский поначалу даже и не понял, что это, — солнце слепило. Потом разглядел — нечто наподобие артезианского колодца или заброшенной бетонной опоры, а возле нее…

— Мать честная! — ахнул Сидоров. — Ну, дождались!

Мещерский закрыл глаза. Секунду назад, ощущая в ладони прохладный шелк, он уже подспудно готовился к тому, что, ВОЗМОЖНО, УВИДИТ, но.., увидел совершенно другое. СЛАВА БОГУ? СЛАВА БОГУ, ЭТО НЕ ОНА. А…

У колодца в нелепо-неестественной позе лежал тот, с кем всего три часа назад они расстались у ворот дачи: Андрей Шипов. Мещерский с трудом овладел собой, заставил себя СМОТРЕТЬ: майка и джинсы Сопрано залиты кровью.

Зияющая рана на хрупком горле. Спутанные волосы, а в них — травинки, листочки, мелкие сучья, сор. Лицо — восковая маска, изуродованная судорогой. Мещерского снова поразило сходство Шипова с Киану Ривзом в образе Будды из фильма Бертолуччи, теперь Будды страдающего, излучающего боль. Шипов как-то странно полусидел, прислонившись к колодцу, — ноги, перепачканные кровью, согнуты, руки — как плети, торс выгнут, словно в последней агонии мертвец порывался встать.

Сидоров склонился над трупом.

— Телефон на даче имеется? — хрипло спросил он, облизывая враз пересохшие губы.

— Да. И у нас «сотка». Только в комнате осталась. — Мещерский тоже не узнавал своего голоса.

— Слетай мигом. На холм, берегом озера — тут недалеко. Номер 56-13, а лучше волоки сюда, я их сам вызову.

И никаких комментариев там. Никому, слышишь?!

Этого он мог бы и не говорить. Когда Мещерский скрылся за соснами, они на пару с Кравченко снова повернулись к трупу. Кравченко осторожно обогнул бетонное кольцо.

— Это колодец, — сказал он. — Заброшенный. Рельсами вон забили. А тут что? Кровь. На стенке — смотри-ка.

И здесь тоже, на этих свайках. — Он указал на толстые полосы металла, крест-накрест прикрывавшие черный зев колодца.

Потом он присел на корточки. Осмотрел, насколько это было возможно без перемещения тела, спину Шилова — сбитая кверху футболка, на коже — вроде ссадины, но видимость была ограничена.