Топор - Дональд Уэстлейк

спинке стула справа от меня. В правом кармане маленький рулон клейкой ленты. Я достаю его и смотрю на него, а затем перевожу взгляд на Фэллона, развалившегося в кресле через стол от меня, подбородок на груди, левая рука на столе, правая на коленях.

Я не хочу этого делать. Но всегда есть вещи, которые мы не хотим делать, и мы их делаем.

Я обхожу стол, опускаюсь на колени рядом с Фэллоном и очень осторожно привязываю его правую лодыжку к ножке стула. Затем я ползаю вокруг него на четвереньках — стоять, ходить и снова опускаться на колени — это слишком большое усилие — и привязываю его левую лодыжку к другой ножке стула. Затем, с тихим стоном, я все-таки встаю.

Было бы безопаснее, надежнее, если бы я мог связать ему запястья, но я боюсь, что если я попытаюсь пошевелить его руками, он проснется, поэтому вместо этого я обматываю скотчем спинку стула и его торс, чуть выше локтей. Сложно сделать это так, чтобы лента не производила слишком большого шума, когда я вытаскиваю ее из рулона, но в конце концов я дважды обматываю ее вокруг него, плотно и надежно. Он сможет двигать руками и предплечьями, но, я думаю, не очень эффективно.

После того, что я сделаю дальше, он наверняка проснется, так что мне лучше сделать это быстро и чисто. Я отрываю два небольших куска скотча, стою над ним с куском клейкой ленты в каждой руке, затем резким движением прикладываю первый кусок к его рту, прижимая его к мякоти.

Он действительно просыпается, пораженный, глаза его распахиваются, все конечности дергаются. Он все еще пытается понять, что происходит и почему он не может пошевелиться, когда я прижимаю второй кусок клейкой ленты к его носу, закрывая ноздри. Затем я отступаю от него и отворачиваюсь, чтобы обыскать кухонные ящики, пока он умирает.

Что мне нужно, так это свеча. Как и фонарик, и по той же причине ненадежного электроснабжения, в каждой деревенской кухне где-нибудь хранится огарок свечи.

Да, вот он, в ящике стола вместе с мотками бечевки, запасными твистами и запасными ключами, короткая толстая свеча из тех, что люди зажигают в церкви, когда хотят, чтобы их молитвы были услышаны. Я достаю блюдце из верхнего шкафчика, ставлю его на столешницу возле плиты, на блюдце ставлю свечу.

Тем временем Фэллон издает ужасные звуки. Теперь, когда я нашла свечу, теперь, когда меня ничто не отвлекает, я ненавижу эти звуки и поэтому выхожу из комнаты, прихватив с собой ветровку.

Я надеваю ветровку, когда иду по дому. Перчатки и железная трубка находятся в другом наружном кармане. Трубка мне не понадобится, но я заберу ее с собой; тем временем я надеваю перчатки. Начиная с дальнего конца дома, у входной двери, я руками в перчатках протираю все, к чему, как мне кажется, прикасалась, и по пути выключаю свет, за исключением того, что оставляю зажженной прикроватную лампу в его спальне.

Фэллон затих, снова ссутулился. Я снимаю клейкую ленту с его лодыжек, а затем с туловища, и он падает вперед, так что его голова ударяется о стол. Мне приходится приподнять его голову, стараясь не видеть этих вытаращенных глаз, и когда я отрываю последние два куска клейкой ленты, я обнаруживаю, что его вырвало — в рот, а затем в нос и легкие, потому что через ленту это не могло выйти. Так что он не задохнулся, а утонул. Жалкий конец, в любом случае.

Я использую один из его маленьких пластиковых пакетов для мусора вместо кусочков клейкой ленты, затем кладу пакет в карман ветровки. Я использую одну из его деревянных кухонных спичек, чтобы зажечь свечу.

В штате Нью-Йорк на газовых плитах нет контрольных ламп, у них электрические воспламенители. Я включаю две передние конфорки его плиты, оставляю их включенными и задуваю пламя. Затем я выхожу из кухни, закрывая за собой внутреннюю дверь, так что теперь из кухни нет выходов.

При свете из спальни я пробираюсь обратно через дом и выхожу через дверь, о том, что Фэллон не знал, что она не заперта. Я быстро прохожу мимо фасада дома, замечая слабый мерцающий свет пламени свечи и четыре высокие узкие металлические бутылки с пропаном, спрятанные в углу внешней стены, где заканчивается закрытое крыльцо. Я выхожу с подъездной дорожки и иду по дороге к «Вояджеру».

Я понятия не имею, сколько времени это займет. Я не хочу быть здесь, когда это произойдет, но я хочу быть достаточно близко, чтобы знать, что это произошло. И я предполагаю, что когда взорвется плита, взорвутся и баллоны с пропаном. От Фэллона или кухни не должно остаться слишком много, но должно быть ровно столько, чтобы стало ясно, что произошло. Пьяный уснул, не подозревая, что просчитался, включив плиту. Я не думаю, что кто-то, кто знает Ральфа Фэллона, будет удивлен.

Я сажусь в «Вояджер» и медленно проезжаю мимо дома несколько миль до перекрестка, где мне следует повернуть направо на Аркадию. Я останавливаюсь там и смотрю в зеркало заднего вида, а затем разворачиваюсь посреди перекрестка. Другого движения вообще нет.

Я нахожусь примерно в полумиле от перекрестка, на обратном пути к дому Фэллон, когда на некотором расстоянии впереди меня внезапно загорается желтый свет, вырисовывая силуэты лесов и домов. Звук начинает затихать, как будто кто-то включил яркий свет, а затем плавно повернул регулятор яркости, но затем он вспыхивает ярче, чем раньше, с красным и белым, смешанным с желтым, и снова гаснет, и двойной взрыв прокатывается по машине, как волна, как нечто физическое.

Я останавливаю машину. Я делаю еще один разворот. Я еду домой.

45

Каждая эпоха и каждая нация имеют свою собственную характерную мораль, свой собственный этический кодекс, в зависимости от того, что люди считают важным. Были времена и места, когда честь считалась самым священным качеством, и времена и места, которые уделяли все внимание грейс. Эпоха Разума провозгласила разум высшей ценностью, и некоторые народы — итальянцы, ирландцы — всегда считали, что чувства, эмоция, сентиментальность были самыми важными. На заре существования Америки трудовая этика была нашим величайшим выражением морали, а затем какое-то время ценность собственности ценилась превыше всего остального, но совсем недавно произошло еще одно изменение. Сегодня наш моральный кодекс основан на идее, что цель оправдывает средства.

Было время, когда это считалось неподобающим, цель оправдывала средства, но это время прошло. Мы не только верим