Гром среди ясного неба - Генри Саттон

— Как себя чувствуешь, Джим? Как дела?

— Жаловаться не могу,— ответил Ишида.

— Когда возвращается Роуз?

— Через две недели я возьму отпуск и поеду к ней в Сан-Франциско. Мы оба вернемся к середине сентября.

— Фриско хороший город!

Послышался гудок автомашины, и Смит покинул бар, чтобы отпустить бензин. Ишида никогда не видел, чтобы откидная доска стойки была опущена — не было никакого смысла ее опускать. Смиту приходилось все время выбегать продавать то бензин, то марки, то сыр. Как часто говорил Смит, он был самый занятой человек в Тарсусе. На самом деле это было не совсем так. Просто разнообразие дел, которые он выполнял, заставляло его все время быть в движении. Ишида ему почти не сочувствовал. Ведь здесь, черт побери, кондиционированный воздух! Конечно, Смит часто выходил на улицу отпустить бензин, но от этого было еще приятнее вернуться в прохладное помещение. И маленькие бусинки пота, блестевшие на верхней губе и лбу Смита, когда он возвращался после недолгого пребывания на улице, только усиливали жажду его клиентов. У Смита была довольно легкая работа. А вот Ишида действительно занимался мужским делом — часами в одиночку работал под палящим солнцем. И все было бы хорошо, если бы эти сумасшедшие врачи и офицеры на базе имели представление о том, какими должны быть сады. Ишида глотнул из кружки, и прохладное пиво приятно освежило горло. Он задумался о странностях американцев. .

В 1942 году они поместили его с родителями в лагерь для интернированных и держали там до конца войны. Сущее безумие — выражение страха и недоверия ко всем американским гражданам японского происхождения. Выбраться оттуда можно было только одним способом — завербоваться в американскую армию и идти драться с немцами в одном из соединений Нисей. В конце войны американцы признали, что совершили ошибку, и предложили некоторым из японцев компенсацию за понесенные ими убытки при принудительной продаже домов и ликвидации дел. Ишида был слишком молод для военной службы и поэтому оставался с родителями в лагере до 1945 года. После войны родители послали его в школу садоводства на деньги, полученные от американского правительства. Когда Ишида окончил школу, он обнаружил, что Калифорния полна японскими садоводами. И что еще хуже — мексиканцами, которые пришли сюда в войну со своими газонокосилками. Они работали за еще более низкую плату, чем японцы. И тогда Ишида вернулся в штат Юта, где он мог бродить сколько хотел по всем этим просторам, которые раньше видел только через колючую проволоку. Он посетил Сан-Франциско, где встретил Роуз и женился на ней. Роуз хотела жить подальше от замкнутой японской общины города, и они хорошо устроились и зарабатывали здесь, в Юте.

Вся беда заключалась в том, что жители Юты ничего не понимали в садоводстве и с большой неохотой тратили деньги на садовников. В основном здесь жили мормоны, которые не нанимали прислугу, горничных и садовников, даже когда имели достаточно денег, чтобы позволить себе это. Дело кончилось тем, что Ишида начал работать в армейских частях в Уэндовере, в Туэле и в Дагуэе. В этом было что-то противоестественное. Ведь он сам довольно долго находился в лагере около Фридома, где жил за колючей проволокой под охраной военных. А теперь устроился на работу на армейской базе, расположенной в ста милях от Фридома, тоже окруженной колючей проволокой и охраняемой. И все премудрости планировки и использования земли, которым он научился в школе садоводства, здесь были сведены на нет самодурством начальства армейской базы, которое составляло свои восточные планы по восточным проектам, придуманным еще в Вашингтоне. Они привезли с собой даже восточные растения, такие, как, например, бирючина, которая здесь вообще не росла. Однако, имея деньги и желание, можно было заставить ее расти даже здесь. Это были их деньги, и ему было наплевать. И все же он чувствовал себя дураком, потратив целый день на посадку тридцати кустов бирючины в ряд посреди пустыни только для того, чтобы угодить прихоти какого-то сумасшедшего врача или, может быть, его жены.

— Хелло, Джим! Как дела?

Ишида поднял глаза. Это был доктор Кули, ветеринар. Он усаживался на соседний стул.

— Прекрасно, доктор. Как у вас?

— Хорошо, хорошо! А какие дела там, на базе? Он указал на значок, который Ишида еще не снял. На значке была его фамилия, фото и отпечаток большого пальца.

— Как всегда,— ответил Ишида,— жаркие! Смит вернулся в бар и встал за стойкой, вытирая руки о штанины.

— Что вы сегодня пьете, доктор?

— То же самое,— сказал Кули, указывая на стакан Джима.

— А для вас, Джим? Еще один?

— Конечно,— ответил он, с удовольствием наблюдая за тем, как губы Смита невольно вытянулись вперед, словно он и сам хотел выпить.— Почему бы и нет?

Пока Смит наливал пиво, Кули крутился на своем стуле. Это был худой, взъерошенный мужчина с пожелтевшими от табака пальцами и усами. Его волосы были того же цвета, что и усы. Но они пожелтели не от табака. Разве что он специально натирал их сигарами перед тем, как выкурить. Возраст и солнце превратили цвет его волос в пепельно-желтый. Он был выше Ишиды, но тоньше. По натуре это был добрый человек, но резкие манеры и острый орлиный нос делали его похожим на злодея. Это не мешало Кули дружить, с детьми и даже часто бесплатно лечить птиц и кроликов, которых они ему приносили. Иногда вместо платы он просил детей помочь ему покормить животных или почистить клетки в ветеринарной больнице — но детям эта работа доставляла такое удовольствие, что они сами с радостью отдали бы все свои сбережения, только бы им позволили ей заниматься.

— Черт возьми, что это такое? — спросил Кули. Ишида повернул голову в ту сторону, куда смотрел

Кули. В комнате стоял бильярд. Новый бильярд. Ишида раньше его не видел и не заметил сегодня, когда вошел в полутемный бар с ярко освещенной улицы. К тому же он сидел перед стойкой не поворачиваясь.

— Бильярд,— сказал Смит.— На что еще это похоже?

— Похоже на бильярд,— согласился Кули.

— Служащие фирмы «Сиарс и Роубак» доставили его после обеда. Он обошелся мне почти в триста долларов. Но я считаю, что это привлечет сюда больше военных с баз. Им здорово надоедает там торчать, и поэтому они любят погулять.