Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

знаю и другое: он никогда не обидит семью, если будет чувствовать себя ее главой. Поэтому я спокойна и за будущее Алисы, и за брата тоже. Петр сумеет распорядиться деньгами лучше их и сумеет о них позаботиться.

— Григорий Иванович, кажется, спас Петра в детстве?

— Да. И Петя благодарен ему и помнит это.

— Марина Ивановна, а все-таки, почему вы сначала хотели написать завещание и разделить ваше имущество в равных долях (я ведь правильно понял?) между.., кстати, а кого вы внесли в свой ненаписанный список?

— Всех.

— И Корсакова тоже? — Кравченко посмотрел ей в глаза.

— Нет, всех, кроме него. А почему я хотела написать завещание… Да потому, что в моей семье в отношениях между теми, кого я люблю, многое изменилось с тех пор, как я вышла замуж за Андрея. Я же чувствовала, о чем они все думают. Я знала: некоторые даже считали меня… — Зверева осеклась, стиснула руки. — Ладно, я и такое от них стерпела бы, лишь бы… Но я не могла видеть, как в их жизнь входит ненависть! Я хотела этим завещанием примирить их всех — и мужа, и ребят, и Гришу, и… Чтобы они знали, что они по-прежнему дороги мне, одинаково дороги, что я не делаю различий между ними и хочу всем только добра.

— Но когда вас отговаривали, ваш муж был еще жив.

И являлся по закону сонаследником вместе с усыновленным вами Новлянским. А как он реагировал на все это?

— Он? — Зверева нахмурилась. — Я, право, не знаю.

— Не знаете?

— Мы с Андреем никогда не говорили на тему денег.

Он был гордый мальчик, считал, что это — ниже его достоинства.

— Но он пользовался вашими…

— Он пользовался мной как муж женой, а я им как жена мужем. Мы были совершенно равны, нам было вместе хорошо и только. А потом, больше всего на свете Андрей хотел петь. И петь очень хорошо, стать лучшим, самым лучшим из всех, положить к своим ногам оперную сцену.

За деньги, дорогие мои друзья, даже за очень большие деньги, такой славы не купишь. К счастью.

— Ну да, голос его.., конечно… Ну ясно, Марина Ивановна. Если я был бестактным и назойливым, простите.

А теперь вот о чем я хотел бы поговорить. А что вы, сами думаете по поводу убийства Майи Тихоновны?

— Я ничего не думаю, Вадим. Я отупела. Словно Лотова жена, я превращаюсь в соляной столб. Я даже плакать о ней не могу — не то что думать!

— Но как вам все-таки кажется: это убийство направлено против вас или…

Мещерский покачал головой: не мудри, выражайся яснее. Зверева, видимо, тоже не поняла вопроса, глаза ее тревожно перебегали с травы на их лица, с их лиц — на бурые стволы сосен, ее так и притягивала луна…

— Ну скажем иначе. — Кравченко подумал секунду. — Влияние Майи Тихоновны было на вас достаточно сильным, если даже в таком важном деле, как распоряжение собственным имуществом, вы предпочли послушаться ее совета…

— Она всегда была мне как сестра. Мы дружили с молодости. Она была так предана, любила меня беззаветно.

С ней можно было говорить обо всем, даже о самом личном. С Гришей я так не могу — он добрый, тоже любит меня, но он ведь только собой занят, у него ветер в голове.

Он же сущий Нарцисс — его женщины ужасно избаловали.

А Майка… Господи, да иногда мне казалось, что она лучше меня знает то, что мне нужно. Она была такая чуткая, такая мудрая, такая добрая.

— Но сегодня утром вы, кажется, сказали ей, что некоторые ее советы вы предпочли бы не слышать, и я так понял, что и не исполнять, — кротко заметил Мещерский.

— Вы нас подслушивали? — Зверева резко обернулась к нему. — Вы?

Он густо покраснел.

— Так получилось, я не хотел.

— Возможно, это мы сами слишком громко говорили, — быстро согласилась она, но глаза ее недобро блеснули. — Значит, сами виноваты.

— Майя Тихоновна сегодня утром уговаривала вас не совершать какой-то опрометчивый поступок.

— Это к делу не относится.

— К какому делу? — Кравченко наблюдал за ее лицом — черты его ожесточились, Зверева начинала гневаться, и это ему не нравилось, потому что гнев-то был напускной, а под ним скрывалось… Эх, прав, Серега, искренности мало в людях.

— К тому, чем вы так интересуетесь: к моему несуществующему завещанию. Заверяю вас: мы говорили совершенно о другом.

Кравченко видел, спрашивать: «О чем вы говорили?» — бесполезно. И он заметил, тяжело вздыхая:

— Ее убили спустя час после вашего разговора.

Певица молчала.

— Марина Ивановна, а что за деньги отвозила в Красково Майя Тихоновна? Она вам еще за завтраком об этом напомнила, — спросил он после вынужденной паузы.

— Деньги? Ах это… Это она имела в виду дела нашего благотворительного фонда: помощь сиротам, детским домам, школам-интернатам. Этим занимается наш фонд при Русском музыкальном обществе, председателем которого я являюсь. В Краскове тоже есть детское учреждение, ну и когда еще в прошлом году Майя ездила туда по моим делам насчет дачи, я попросила ее отвезти туда уже не помню какую сумму. Таким же образом мы помогаем многим: направляем субсидии в детские дома в Москве, в Твери, в Самаре и Санкт-Петербурге. Недавно вот оборудование для родильного дома в Люберцах закупили в Бельгии, сейчас хотим организовать приют-приемник для сирот на Ярославском вокзале.

— Ясно и с этим, — Кравченко кивнул. — А теперь последнее. Опишите, пожалуйста, только по возможности более детально, что произошло в музыкальном зале перед тем, как Майя Тихоновна пошла смотреть телевизор. Вы ведь были там?

— Конечно, мы все были. Дима сел к роялю и порезался. Эта жуткая шутка с бритвой…

— Нет, Марина Ивановна, это случилось позже. Итак, вы собрались в зале и к роялю села Майя Тихоновна. Ну вспомнили? Сереж, что она исполняла?

— Прокофьева, — ответил Мещерский.

— Ах да, отрывки из «Ромео и Джульетты», это, наверное, единственное, что она помнит наизусть без ошибок. — Зверева скорбно улыбнулась. — Я ее приучила все вещи читать с листа, мы на сцене в молодости были с ней как единое целое, она была первоклассным аккомпаниатором, а самостоятельно исполнить не смогла бы и…

— Итак, вот она закончила играть и закрыла крышку рояля. Встала. Сосредоточьтесь, пожалуйста. — Кравченко улыбнулся ободряюще. — Вспоминайте. Она сказала, что хочет посмотреть «Времечко» или.., что там было по ящику?

— «Иванов, Петров, Сидоров», — снова подал свою реплику Мещерский.

— Да, она очень любила эту передачу. Она вообще разную ерунду любила смотреть. Вообще жить не могла без телевизора. Даже