Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

предназначалась именно Марине Ивановне. Однако бритва — это одно дело, а убийства — совсем другое. И вот по поводу убийств он никаких выводов не сделал. Напротив, постарался убедить меня, что Алиса — существо бескорыстное и деньги ее не интересуют. Ну, положим, он лгал мне. И все как раз наоборот. Тогда получается, что смерть мужа Зверевой как наследника выгодна и этой девице, а вот смерть аккомпаниаторши…

— Тоже выгодна, — поддакнул Мещерский. — По логике это так, потому что именно Майя Тихоновна отговорила Звереву написать завещание, по которому Алисе тоже причиталась порядочная сумма. Тихоновна была ее врагом — если все, конечно, тут упирается в деньги.

— Однако в таком случае Алиса должна играть против своего брата. Потому что именно он — ее соперник номер один. Ладно, достаточно. Я же сказал: с логикой твоей далеко не уедешь. Так мы только голову себе сломаем. Пошли они все к дьяволу. Пока меня интересует только Зверев.

С чего, например, он мне столько всего наговорил? Только потому, что пьян был? Или… Я в этом человеке до конца так и не разобрался.

— Можно подумать, что тут есть кто-то, в ком мы с тобой разобрались до конца, — усмехнулся Мещерский. Он приподнялся на локте и выглянул в окно. — Ба, смотри, кто к нам пожаловал! Чуть свет, уж на ногах, весь в делах и заботах. А ты вчера переживал, что твой дружок куда-то запропастился.

По садовой дорожке вразвалочку шествовал Сидоров, помахивая туго набитым пластиковым пакетом. Завидев в окне Мещерского, он сделал рукой приглашающий жест: спускайтесь, мол.

В это печальное утро опер олицетворял собой само безмятежное спокойствие. Беседовать направились к озеру.

По дороге он вручил Кравченко пакет с вещами:

— В чистку не носил, уж извини.

— Что вы, что вы. — Кравченко швырнул пакет на плетеный диван, мимо которого они проходили. — Как Наталья Алексеевна?

— Так себе. Вчера целый день ее наизнанку выворачивало — только таз успевал подставлять. Сотрясение мозга — врачи сказали, от рвоты пока никуда не денешься, потом пройдет. Шизики все ее там в расстроенных чувствах, у двух депрессия началась. Я там вчера с ними целый день гужевался — и смех и грех. — Сидоров вздохнул. — Ну а вас что, с новым жмуриком поздравить? Как же это, а?

А, Вадик? Нехорошо это, ой как хреново. Ты-то зачем здесь? Мы разве о такой работе с тобой договаривались? — И он покосился на Мещерского: слушай, дескать, тайны мадридского двора тут уже плести смысла нет.

Кравченко сплюнул, но смолчал.

— А в общем, я всегда ожидал чего-то в этом роде, — продолжил Сидоров, — подсознательно, как Наташа скажет. Если это не Пустовалова рук дело, а сейчас уже это факт бесспорный, то.., где один жмурик, там и другой, где другой — там и третий. Это как за грибами в лес ходить.

Ну? И что вы имеете сказать мне, господа хорошие?

Кравченко переглянулся с приятелем и начал говорить.

Говорил долго. Сидоров слушал молча, не перебивая. Только когда речь зашла о ночном куртуазном приключении вдовы, поднял брови и улыбнулся. В конце «спича» Кравченко неожиданно попросил у опера ручку и клочок бумаги — у того было все с собой — и черкнул несколько строчек.

— Пусть кто-нибудь из твоих каналов столичных, если возможно, проверит, что за фонд такой благотворительный патронирует Зверева и чем они там занимаются. И насчет Краскова, про детский дом на всякий случай. А это…

Серег, ну-ка нацарапай тут адресок Елены Александровны и напиши, чтобы отдала то письмо. Давай-давай, говорю!

Это, Шура, вот какое дело: пусть кто-нибудь смотается в Москве по этому адресу и заберет письмо Зверевой. А потом тебе по факсу его сюда скинут. Предупреждаю сразу: ты в нем ничего пока не поймешь, мы сами ничего не понимаем, но.., пусть оно все равно будет у нас. Авось сгодится.

— А что за письмо? — Сидоров изучал московский адрес и трогательную приписку Мещерского: «Милая бабушка, пользуюсь случаем сообщить, что у нас все в порядке. Пробудем здесь еще несколько дней. Пожалуйста, передай письмо Марины Ивановны (если ты его еще не выбросила) подателю записки: мне оно срочно нужно, его передадут по факсу. Целую и обнимаю, Сергей».

— Письмо, в котором Зверева описывает приснившийся ей кошмар. — Мещерский пожал плечами. — А зачем оно Вадьке понадобилось, он и сам не объяснит.

— Сейчас не объясню, правильно, но… — Кравченко напустил на себя многозначительный и загадочный вид. — Но чем больше я думаю об этом деле, тем настойчивее мне воображается, что именно с него все тут и началось.

— С письма?

— С кошмара и того, что его спровоцировало.

— Ты бы поменьше думал, Вадик, и пошустрее поворачивался, — посоветовал Сидоров, пряча записку. — Пока ты тут воображаешь, у тебя под носом всех твоих клиентов перегрохают. Да.., перегрохают, перетрахают… Шипов-то, а? Егорка-то.., ну, силен пацан! Такую женщину под себя подмял. Вот змееныш везучий! Но и правда: с огнем играет парень. Если убийца не он, а кто-то другой, то этот другой уже, думаю, на него зубы точит. Убрал одного мужа, а тут новый из яйца вылупляется. А если убийца сам Шипов…

— Это мы уже обсуждали, — отмахнулся Кравченко. — Надоели эти головоломки уже. Ты мне лучше вот что скажи, Шура: ты на работе был?

— Был. Я везде поспеваю, Вадик, в отличие от тебя.

Мне вчера вечером ребята из отдела позвонили, ну и ввели в курс.

— Результаты дактилоскопической экспертизы у вас готовы? На щипцах ничего, так? А в гостиной кто в основном наследил?

Сидоров помолчал.

— На щипцах — ноль прежирный, догадливый ты малый, Вадик. В гостиной же — в основном отпечатки пальцев потерпевшей: весь телевизор захватан. Ну и другие тоже, только там давность большая.

— На дверной ручке?

— Файруза.

— На камине было что-нибудь?

— На мраморной полке и пепельнице — тоже Файруза.

— На изъятой бритве?

— Отпечатки Зверевой Марины Ивановны — смазанные — это на лезвии и на станке.

— Так, ясно. Ну и какие выводы у вас, у правоохранительных органов?

— А у вас какие выводы? — Сидоров криво усмехнулся. — Никаких существенных? То-то. «Пальчики» — это так, информация к размышлению, если они не оставлены на орудии преступления. В нужную минуту, может, и пригодятся, а пока… Вот ведь дельце, а? Все как на ладони, все на виду: двенадцать человек было, двух замочили, итого в подозреваемых осталось…

— Нас что, тоже подозреваете? — обиделся Мещерский.

— Нужны вы мне. Итого осталось восемь грешных душ. Всего-то. А поди ж ты вычисли в этой кромешной неразберихе, кто из них…