Сеть Петровского. Часть 2 - Евгений Сергеевич Калачев

чужие. Да, мне плевать на них. Совсем. Это делает меня монстром? Сколько людей страдает на твоих глазах? Теоретически ты бы мог помочь каждому. Мог бы, не спорь. Но только от самого в конечном счете ни черта не останется. Почему я хуже всех? Потому что не боюсь называть вещи своими именами? Хочешь правду знать? Был твой Макаров у меня, вот здесь, на этом самом месте! — Петровский резко кивнул на диван, где сейчас сидел Фролов, — что, думаешь, он о помощи просил? Нет! Он тут пальцы гнул и меня обвинял, чуть ли не я виноват, что Перевертов, ну, это тот, кого Макаров отоварил, студенток потрахивает! Что я должен был, пойти как Сереженька ваш, башку ему проломить и сесть ради какой-то куры левой?! — он яростно посмотрел на Дмитрия, — на вас забить? И да, Дима, в жизни мы делаем выбор каждую минуту! В том числе между одними людьми и другими! — он изобразил руками две чаши весов, — осознавал это Макаров или нет, но в его случае между больной матерью и какой-то там левой девкой, плюс собственными амбициями он выбрал второе! Представляешь, каково маме знать, что сына ждет тюрьма? — глаза Петровского вновь сверкнули.

На несколько секунд повисла тишина. Петровский вернулся на свое место. Фролов тяжело вздохнул, после чего посмотрел на своего приятеля.

— Знаешь, — негромко сказал он, — ты не антихрист, Костя. Ты точно сам дьявол, — он горько усмехнулся, — вся эта твоя теория… — он вновь фыркнул, — она вот, как гребаные законы, которые мы учим. Вроде и не подкопаешься, вроде все правильно, — он посмотрел Петровскому в глаза, — ты отболтаешься от чего угодно, и я не смогу обосновать тебе, что ты не прав. Но знаешь… я не могу это аргументировать, но просто чувствую… что во всем этом есть что-то неправильное. И очень злое…

— Мне все понятно, — Петровский кивнул, — боюсь, перетирать это дальше реально не имеет смысла.

— Ну, мне тоже все понятно, — Дмитрий медленно встал и в упор посмотрел на Петровского, — подумай на досуге, Костян. Подумай о Макарове. О том, что его ждет. Подумай о его матери, которую сам же с того света вытащил. Неужели тебе их совсем не жалко? — он горько покачал головой.

— Хорошо. А ты тем временем подумай о детях Африки, — заявил Петровский.

— Чего? О каких, на хрен, детях Африки? — зло спросил Дмитрий, предчувствуя очередную издевку.

— Голодных, — не моргнув глазом, ответил Петровский, — умирающих от всяких жутких болезней, названия которых мы знаем разве что из умных книжек. Дети. Мамы. Тебе их не жалко? — он, слегка оскалив зубы, посмотрел на Фролова, — а то можешь двинуть в Африку волонтером, набирают, вроде, постоянно. Через пару лет сам загнешься от копья людоеда или какой-нибудь тропической лихорадки, зато всем поможешь и сдохнешь, как герой! Радует перспектива?

Несколько секунд Фролов смотрел на спокойно сидевшего в кресле Петровского. А потом несколько раз кивнул.

— Ну, теперь точно все понятно. Говорить с тобой бесполезно. Своего мнения ты не изменишь.

Он резко развернулся и выскочил за дверь, сильно хлопнув ей напоследок. Петровский проводил его задумчивым взглядом и изрек, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Ну вот. Все чешут языками за принципы, а кто бы их еще придерживался. Слабые все…

***

Внезапный и настойчивый звонок в дверь заставил всех подскочить со своих мест. Один из оперативников инстинктивно схватился за табельное оружие.

— Не надо! — сквозь слезы прошептала мама Сергея, увидев в его руках пистолет, — прошу вас, не надо!

Она попыталась схватить полицейского за руку, но тот грубо оттолкнул ее.

— Сидите на месте спокойно! Дверь открой! — бросил он своему напарнику.

Второй сотрудник быстрыми шагами направился к двери, в которую продолжали настойчиво звонить. Они ждали здесь не особо опасного преступника, но пистолет он все же по привычке достал.

— Я сдаюсь! — еще до того, как полицейский рывком открыл дверь и увидел стоявшего в шаге от нее Макарова, тот громко выкрикнул на весь подъезд, держа руки на виду, — я сдаюсь, не надо ничего делать! — Сергей медленно опустился на колени, глядя на слегка удивившегося оперативника, — я не буду сопротивляться, я сдаваться пришел, я сам с вами пойду! — говорил он, продолжая держать перед собой трясущиеся руки, — только будьте людьми, дайте матери два слова сказать! Только два слова, я не буду сопротивляться, я сам пойду! Только с мамой дайте поговорить, прошу вас! — голос Сергея дрогнул.

Пару секунд полицейский смотрел на него. Затем убрал оружие и дернул головой.

— Встал! — распорядился он, — руки на виду держи!

Сергей медленно поднялся на ноги, выполняя указания сотрудника. Его потряхивало. Он не знал, что скажет маме, если вообще позволят поговорить. Не знал, как будет смотреть ей в глаза…

— Пошли! — полицейский пропустил его в квартиру, слегка подтолкнув на пороге, — ну вздумай чудить…

На ватных ногах Макаров прошел в прихожую. Заплаканную маму, сидевшую на диване, он увидел сразу. Анна Александровна подняла голову и тоже увидела его.

— Сережа! — из маминых глаз вновь брызнули слезы. Она вскочила и бросилась к нему, — Сережа…

— Сидите на месте! — рявкнул второй сотрудник и грубо остановил ее.

— Не трогай ее, я только поговорю! — потеряв самообладание, Сергей тоже рванулся к матери. В ту же секунду оперативник, оттолкнувший ее, скрутил его и прижал лицом к журнальному столику.

— Не надо, пожалуйста! — отчаянно закричала мама, — Сережа!

— Все хорошо, мама! — проговорил Сергей, морщась от боли, — не трогайте нас, я же сказал, я сдаюсь! Я пойду с вами, я же сам пришел!

— Наручники надень на него! — рявкнул полицейский своему коллеге, — быковать надумал, сопляк?! За сопротивление еще пойдешь! Лет на десять, сученыш! — это адресовалось уже Сергею.

Он услышал тот самый ни с чем несравнимый звук и почувствовал, как на руках защелкнулись стальные браслеты. Мама, держась за сердце и захлебываясь слезами, бессильно легла на диван.

— Да что же вы делаете?! — она забилась в истерике, — какие десять лет, за что? Он же никому ничего плохого не сделал! Сережа, что же это?! Что происходит? Это же неправда! Скажи мне, что это неправда, Сережа!

— Конечно, неправда! — выкрикнул Макаров, которого грубо подняли и, затянув наручники еще туже, толкнули в направлении выхода, — все будет хорошо! Мамочка, обещаю, все будет хорошо! — из глаз Макарова тоже полились слезы. Мама смотрела на него, силясь подняться, — да пустите вы меня, я сам пойду! Дайте с матерью побыть!

— На свиданиях побудешь! — злобно прошипел полицейский. Его коллега, открывший Макарову дверь неодобрительно покачал головой, но был явно моложе в возрасте и звании, так что напрямую идти против старшего коллеги не стал.

— Сереженька! — мама в