Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

— Они, оказывается, такие же, как и мы? — Корсаков криво усмехнулся. — Даже иногда хуже? Такое вот сплошное паскудство, от которого становится тошно на душе?

Но и это пройдет, Сергей. Поверьте мне. В принципе все эти наши духовные потери и разочарования — такая.., по сравнению с… — Он внезапно осекся и продолжил не так, как, видно, хотел вначале:

— По сравнению со смертью человека. Когда видишь смерть вблизи — все остальное меркнет. Линяет… Ладно, что тут скажешь? Пойду все же стрельну у старушки нашей табачку.

— Дима, — Мещерский окликнул его, когда он уже брался за ручку двери.

— Что? — Корсаков медленно обернулся.

— Помните, вы сказали мне: «Эта женщина втягивает всех в свою орбиту»? Так вот. Я понял, что это значит.

Корсаков молчал. Ждал.

— Вас она тоже втянула во все это, да? Сама? — тихо спросил Мещерский.

— Мы точно с вами похожи, Сергей, — джазмен тряхнул крашеными волосами. — А Марина иногда говорила, что я похож на нее. Во всем этом, наверное, что-то есть.

Что — решайте сами. От себя могу только сказать: случается, что человек совершает роковую ошибку, а потом расплачивается за нее. Вы что-то еще хотите спросить?

— Да. Хочу. — Мещерский тоже встал. — Неужели это действительно приятно, когда вас истязает вот такая женщина?

— Нет. Но должно пройти время, прежде чем начинаешь понимать, насколько это неприятно и…

— Смешно, да? — Мещерский сейчас говорил тоном Кравченко.

— Смеха в этом мало, Сергей, — Корсаков снова тяжко вздохнул. — И стыдно. Но это поначалу, потом стыд исчезает. И становится только страшно. Действительно страшно. За всех нас.

* * *

Кравченко, спускавшийся по лестнице, увидел выходящего из зала Корсакова — тот направлялся в кухню. Окликать его Кравченко не стал. Не стал он разыскивать в этом мрачном и тихом доме и Мещерского. Хотелось побыть одному в этой давящей тишине. Он открыл двери гостиной — сюда так никто еще и не входил. Кругом царил беспорядок, оставшийся после отъезда милиции.

Он стоял и смотрел на телевизор, на кресло, на камин, полный золы, на истоптанный грязный ковер, на засохшие, скрюченные ветки рябины в напольной вазе, и внезапно ему стало, быть может, впервые за эти дни, по-настоящему страшно. Он почувствовал — всей кожей, каждым нервом своим, каждой клеточкой и жилкой, — что в этой вот пустынной и разгромленной комнате, в этом гулком притихшем доме клубится нечто грозное и тяжелое, беспощадное и душное. Нечто, от которого не хватает воздуха легким и сердце пускается вскачь бешеным судорожным галопом — только бы убежать, укрыться, только бы спастись…

«Вот оно что значит, оказаться под одной крышей с убийцей, — подумалось и Кравченко. — Вот оно каково приходится. Боже мой, а ведь Серега в ту ночь это самое почувствовал первым. Он его почувствовал. Того, кто не спал в ту ночь и шел по дому. Того, кого до сих пор мы так и не узнали».

Глава 33

КОГДА ВСЕМ СТАНОВИТСЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СТРАШНО

Что больше всего запомнилось Сергею Мещерскому из того длинного и томительного временного отрезка (вечер, ночь, утро), после которого им стало действительно страшно, потому что они внезапно ощутили свое полнейшее бессилие перед судьбой? Если бы его спросили, сначала он бы ответил: ничего — последующие жуткие события напрочь стерли из памяти все впечатления.

Потом, наверное, в его измученной голове всплыло бы все-таки нечто яркое, шумное, нелепое и совершенно неприемлемое для той напряженной и настороженной атмосферы, витавшей в доме перед этим новым неожиданным кошмаром, — а именно: гремящая магнитола в траве, поднимающаяся над озером тихая зеленая луна, тускло-золотистая листва, темная хвоя. «Pet Shop Boys», выплескивающие с пленки песню за песней, хит за хитом, раскатистая дробь ударника — и Алиса, отплясывающая какой-то дикий бесшабашный танец: белобрысые волосы и клетчатая юбка — веером, вместо туфель на тонких взбрыкивающих ножках — увесистые белые кроссовки, куртка брошена на ветки кустарника, и глаза — сумасшедшие, торжествующие, пустые и.., полные слез.

А еще ему наверняка вспомнился бы и Агахан Файруз.

Потому что именно его Мещерский видел входящим в спальню Марины Ивановны около половины двенадцатого вечера: Александра Порфирьевна, отвозившая на столике-каталке Зверевой поздний ужин, сообщила, что та перед сном желает переговорить со своим секретарем.

А наутро они с Кравченко проснулись без четверти восемь. В половине десятого следовало уже выезжать: туда, куда их вызывали, лучше было не опаздывать.

После душа Кравченко (он, как всегда, собрался быстрее) в коридоре столкнулся с Новлянским. Тот нес из своей ванной пластиковое ведро с горячей водой — наверняка собирался мыть машину. На этот раз одной «Хондой» в поездке обойтись было бы трудно.

— Марина Ивановна еще спит? Не вставала? — интимно понизив голос, поинтересовался Кравченко.

Пит что-то буркнул. Но когда Кравченко уже спускался по лестнице, не выдержал — окликнул:

— Вадим, подожди! Это.., такое дело… Ее вообще-то разбудить надо… Вернее, их. А я.., а мы…

Кравченко про себя усмехнулся: домочадцы остерегаются снова нарушить уединение вдовы. (В тот миг он был абсолютно уверен, что Шипов-младший, несмотря на свои вчерашние расстройства и разочарования, все-таки провел и эту ночь в постели вдовы. А куда он денется, раз попробовал?) — Мне самому разбудить Марину Ивановну? — спросил он невозмутимо.

— Д-да, пожалуйста. — Пит даже до вежливости снизошел. — Я не хочу туда к ним сам… И тетю Шуру не хочу просить… В общем, Марина сердится на нас. А когда она сердится…

Кравченко легко сбежал по ступенькам. Сердится… Пит скажет тоже, лучше б молчал. Он прошел по коридору, обогнал домработницу, уже катившую сервированный столик. В холле перед белыми дверями набрал в грудь побольше воздуха и громко постучал.

— Марина Ивановна, вы не забыли? Нам сегодня всем надо ехать, пора вставать! — Фраза вышла не ахти какой складной, но это от волнения. (Он и сам этому удивился: чего волнуешься-то? Баб, что ль, не видел?) Тишина.

— Марина Ивановна, пора. Вставайте. — Тишина. — Можно? — Он нажал на ручку, дверь подалась — открыто.

Тут из музыкального зала вышел Зверев. Держался он поодаль, но смотрел и слушал очень даже внимательно.

Кравченко открыл дверь и…

И едва не захлопнул. Сердце вдруг ухнуло куда-то вниз, вниз… А в ушах лупили и грохотали молотки какой-то чертовой кузницы: это хлопали об пол тарелки — заглянувшая в спальню домработница не смогла удержать их в руках.

* * *

Спустя несколько часов, когда Кравченко уже давал показания, его