Профессор Мориарти. Собака Д'Эрбервиллей - Ким Ньюман

К концу путешествия денег у меня слегка поубавилось, зато я немало узнал. Лукас мошенничал — почти нарочито и весьма жалко… и каждый раз проигрывал. Сабин мог бы сорвать куш, но рано вышел из игры. Его не волновала победа, он был слишком занят, изображая рассеянного сердитого логика. На второй партии я понял, что преподобный и мадам Валладон — тайные союзники. Постарался свести потери к минимуму и не клюнул на предложение повысить ставки, когда мне удивительным образом повезло с картами (как позже выяснилось, правильно сделал).

Фальшивый Карнаки в игре не участвовал. Зато демонстративно достал колоду Таро и разложил пасьянс. Готов поклясться, этот самый пасьянс он изобрёл прямо там: хотел напустить на себя загадочный вид. Подлинный Карнаки не прохлопал бы подобной возможности (аудитории ведь некуда было деваться) и в подробностях поведал бы о своих подвигах. Случай с кипящим чайником, загадка невероятного дома, дело ужасной личинки — я слышал все его байки.

Сухопарый притворщик неотрывно следил за нами сквозь клубы табачного дыма. Ещё бы увеличительное стекло достал!

Сначала состав нёсся на всех парах по главной магистрали. Когда к паровозу прицеплен только один вагон, можно развить скорость, какая и не снилась обычным поездам. А потом мы замедлились и свернули на корнуоллское ответвление. Теперь железная дорога вилась сквозь леса и поля. То и дело мелькали крошечные станции. Наконец паровоз остановился на одном таком богом забытом полустанке.

— Конеджная, — объявил Беркинс, хотя и так было понятно. — Взе выходяд.

Уже стемнело. Станцию едва-едва освещали три фонаря.

Я слегка подтолкнул Мориарти локтем. Он поднял голову — сна ни в одном глазу!

— Наши спутники не те, за кого себя выдают, — прошептал профессор (спасибо, я уже и сам догадался). — Не спускайте глаз с гречанки в кондукторской форме. У неё между лопатками ножны с метательным ножом.

Интересные новости. Разумеется, позже Мориарти объяснит, как именно определил её греческое происхождение, — например, по тому, как она застёгивает мужские штаны или грызёт ноготь на мизинце. А я притворюсь, будто мне интересно. Впечатляющий трюк, но уже изрядно поднадоевший. Хотя про метательный нож знать полезно.

Пассажиры собрали пожитки. Я собственноручно выгрузил ящики с ружьями и не подпустил к ним Беркинса. Пусть подлец «помогает» кому-нибудь другому и у кого-нибудь другого же вымогает чаевые. Мы спустились на платформу.

Второй кондуктор, вернее, кондукторша соизволила сойти вместе с нами. Но прежде чем кто-либо успел заговорить с дамочкой, она шустро нырнула в облако паровозного дыма. Лёгкая девичья походка явственно бросалась в глаза. Я внимательно наблюдал за ней, и не я один — мадам Валладон тоже не спускала глаз с фальшивого железнодорожника.

Женщина, якобы бельгийская зоологиня, как бы ненароком отвела взгляд. Лукас всё ещё увивался вокруг неё. Этакий близорукий лев: у газели в ридикюле револьвер, а ему и невдомёк. Видите, я тоже могу понять, у кого с собой оружие.

Сабин заполучил в своё распоряжение Беркинса и теперь объяснял ему, куда именно ставить тяжёлые сундуки. В них якобы лежало хрупкое научное оборудование. Кондуктору не помешала бы помощь, но его изящная коллега будто испарилась.

— Улавливаю сильные эманации, — с сияющим видом провозгласил преподобный Дун. — И ощущаю присутствие. Нематериальное. Сущность вполне дружелюбна. Кто-нибудь слышит меня на астральном уровне?

Меня пока больше волновали присутствия материальные.

Раздался пронзительный свисток, и специальный поезд, дымя, отъехал от платформы. Интересно, куда он направляется, это же конечная станция? Видимо, сделает круг и укатит обратно в Лондон. Про обратное путешествие пока никто и словом не обмолвился.

Машинист спешил убраться из Фэл-Вэйла, не задержался даже ради чашки чая и куска пирога. Видимо, он больше моего знает об этих краях и вовсе не горит желанием здесь оставаться. Многих умных людей напугал бы подобный знак, я же лишь почувствовал знакомое возбуждение.

На меня снизошла кристальная ясность. Я различал каждую капельку тумана, повисшую в ночном воздухе, слышал каждый шорох и чуял опасность. Она вызывала тошнотворно-влекущее желание, ту смесь ненависти и любви, какие обычно пробуждает в наркомане трубка опиума, а в пьянице — бутылка. Теперь я готов это признать. Я живу полной жизнью, лишь когда чувствую близость смерти!

Беркинс уехал, но, насколько я видел, гречанка на поезд так и не села.

Мориарти вышагивал по платформе, высоко подняв голову. Полы его пальто развевались, словно крылья летучей мыши. Интересно, когда он посвятит меня в свои планы, да и вообще, посвятит ли? На собственном опыте я знал: профессор обычно догадывается, что происходит, но весьма редко полагает целесообразным сообщить о своих догадках мне. Просто в нужный момент говорит, в кого стрелять.