Современный российский детектив-2. Компиляция. Книги 1-23 - Андрей Владимирович Поповский

Когда она думала, что пришел смертный час, ее оживляли с помощью ледяных процедур и настоек, подолгу держали в темноте и не разрешали двигаться, полностью привязывая к кровати на несколько дней, потому что швы на запястьях и в сгибах локтей и под коленями заживали медленно, приходилось ждать дольше обычного, когда они затянутся.

– Это все лишь вам во благо, – бесстыдно врала миссис Маклир. – Вспомните, как вам помогло лечение вначале. Скоро болезнь отступит, и вы сможете посидеть у рояля.

Эвелин слушала, не возражая. Образ чудовища, вытирающего окровавленный рот уродливой рукой, застыл перед глазами, а в ушах звенел голос неизвестного из подвала. Он называл ее «доченькой» и «Евой». Эти крохи прошлого – единственное, что утешало ее.

В начале мая мистер Тобин уехал и не появлялся уже несколько недель, так что миссис Маклир опять позволила составить список книг и позвать мисс Софью Каплан.

Эвелин мечтала увидеть эту девочку, познакомиться с ней, поговорить. Миссис Маклир, дразня, рассказывала, какая та бойкая всезнайка, казалось, знающая о книгах, живописи и музыке все. Миссис Маклир порой было скучно, она делалась излишне болтливой и веселой. Эв знала, что тюремщица тоже радовалась, когда «брюзга мистер Тобин» – как называла отца сиделка-домоправительница – уезжал или закрывался в своем правом крыле. Изможденный болезнью, он стал невыносимым, заставлял все по много раз перетирать и отбеливать, никогда не бывал доволен, а порой требовал, чтобы ему перестилали простыни два, а то и три раза за ночь.

– Зато платит он большие деньги. Соберу к старости целое состояние и куплю угодья в Англии. В настоящей Англии, а не в этих богом забытых немецких землях, – мечтательно говорила она.

– В каких немецких? – не понимала Эв.

– Э… – застывала в недоумении домоправительница. – Тут соседями у нас много немцев поселилось. Откуда тебе знать? Ты ведь ни разу и не была по ту сторону стены.

У миссис Маклир имелась мечта, у нее было будущее и надежды. А у Эвелин – лишь ожидание смерти.

И вот однажды, когда привезли книги, из одной выпала записка.

К тому времени Эвелин уже разобралась, на каком языке заговорил пленник из подвала. Пленник заговорил, как мать, по-русски. Девушка нашла единственную книгу, написанную на русском, принадлежащую ей. Это был томик стихов Елизаветы Кульман «Пиитические опыты» 1833 года. Он завалился за другие книги, был лишен обложки, переплет его истрепался. Но Эвелин узнала руку матери, которая делала пометки на полях. Алфавит этого языка был совершенно фантастическим, колдовским, как и его звучание, буквы напоминали наскальные знаки шумеров или арийцев.

Когда из «Коры» выпала записка, русские буквы, оказавшиеся в ней, уже были Эвелин знакомы, но она не могла собрать их в слова и понять значение послания. Она чувствовала, что записка написана ей. Быть может, той девочкой, Соней, что шлет ей книжки, любовно перевязывая их лентой и порой вкладывая меж станицами красивые открытки с видами Парижа, Лондона и Берлина.

Нужно было решаться. И Эвелин написала в ответ призыв о помощи. Но она не знала, что записка была вынута миссис Маклир, и с надеждой принялась ждать спасения.

Глава 11. Тайна Камиллы Бошан

Арсений, позаботившись о съемной комнате для Данилова в доме рядом с пансионом для больных госпожи Сцон, наказал учителю нового адреса никому не сообщать и взялся за расследование смерти Камиллы Ипполитовны Бошан всерьез.

На учительницу уже имелись кое-какие сведения. В записной книжке Бриедиса, привыкшего все документировать, первым пунктом под пометкой «К.Б.» значились подробности его личного с барышней Бошан знакомства. Данилов как-то сказал, что та сильно интересуется им, но Бриедис тому значения не придал. Он не знал до некоторого времени, что Камилла прохода не давала Данилову, пока тот не представил ее Арсению.

То случилось на крыльце женской гимназии. Бриедис часто ходил бульваром Наследника, мимо Ломоносовской гимназии – присутствие находилось неподалеку, да и за Соней требовалось приглядывать. Увидев его издалека, беседовавшие Данилов и Камилла, с ее руки, разумеется, пригласили пристава присоединиться к разговору.

Данилов представил ее и тотчас ретировался. Его страшно смущало общество привлекательной молодой художницы, которая всегда была как будто чуть пьяна, чуть растрепана, мечтательна и говорила невпопад.

Но только сейчас Бриедис понял, что с ней не все было в порядке. Круги под глазами, синюшная бледность, дрожащие пальцы, которыми она при разговоре кокетливо тянулась к пуговицам его мундира или игриво крутила мундштук с папироской – это казалось деталями образа творческой персоны, а могло быть следствием настоящей болезни или чего-то еще.

Прозектор после вскрытия объявил, что крови в теле Камиллы было так мало, что при ударе шила в печень она могла быть уже мертва или умирала.

Проклятая версия с «Дракулой» Брэма Стокера, которую предложила Соня, так въелась в голову пристава, что пришлось пойти в лавку Каплана и купить роман. Как Данилов невольно заставил Арсения перечитать «Илиаду», так Соня стала невольной причиной того, что пристав вновь взялся за беллетристику, увлечение которой оставил в далекой юности. Но была в этом и своя польза. Он уже два года не практиковался в английском, хотя в Николаевской академии Генерального штаба сдал предмет на «весьма удовлетворительно»[141].

Прочитав «Дракулу», Арсений призадумался. Мистическое повествование о вампирах было передано автором удивительно живо, невозможно было сказать, что речь шла о вымышленных людях, а переживания их и страхи язык не поворачивался назвать фантазией. Может, потому все таким показалось Соне в этой книжке живым, что роман был написан эпистолярным манером и представлял собой выдержки из дневников и писем?

Стряхнув остатки впечатления и отбросив всякие мысли о возможных параллелях с историей адвоката, попавшего в плен трансильванского вампира, он отправился на место преступления. В здание Латышского общества по Паулуччи, 13.

В утро понедельника труппа репетировала «Фауста» Гёте, которого уже неделю давал по вечерам Латышский театр. Участкового пристава препроводили в зал. На сцене стояли несколько актеров и актрис, одетые просто, они отыгрывали сцену у колодца с Гретхен и Лизхен.

– … награждена! На шею парню вешалась она: на все гулянья с ним ходила, с ним танцевала и кутила; везде хотела…[142]

Молодая светловолосая актриса, игравшая Лизхен, поймала взглядом движение у дверей, оборвала речь на полуслове и замерла.

Актеры, сидевшие в партере на первых рядах, поднялись, ибо сторож на латышском объявил о приходе полицейского. Бриедис