Современный российский детектив-2. Компиляция. Книги 1-23 - Андрей Владимирович Поповский

Сестра кухарки тотчас замолчала, поглядев на пристава с настороженностью, будто спрашивала себя, может ли она ему полностью довериться.

– Стало быть, вам это известно?

– Известно! Говорите же.

– Говорить такое язык не поворачивается. – Женщина, опустив голову, принялась комкать черную бахрому шали. Лицо ее отливало бледностью, черты перекосило от омерзения. – Но как он кровь берет не скажу, не знаю. На Марье не было никаких следов.

Бриедис резко встал и принялся вышагивать по маленькой комнатушке, стуча тяжелыми сапогами по полу, с которого к лету убрали ковер.

– И она не сказала? Ничего об этом не поведала?

– Сказала только, что кровь барину нужна, чтобы свести с лица язвы. И он не одну ее использовал. У него была и молоденькая любовница…

Бриедис остановился, вынул из-за пазухи карточку Камиллы и показал свидетельнице:

– Она? Эта молоденькая?

Женщина протянула руку к столу, взяла сафьяновый футляр, вынула пенсне и, нацепив его на переносицу, глянула на изображение Камиллы в чуть подрагивающих руках полицейского.

– Если б я видела ту в лицо… Но, увы, здесь я ничем помочь не могу. Это же учительница? В газетах писали, она была обескровлена. Наверное, она и есть.

Бриедис выпрямился, с усталым вздохом убрал карточку в карман.

– Ну раз она обескровлена была, что тут думать? – отрезала женщина. – Она и есть любовница Марка.

Арсений замер, заложив руки за спину, глядел в сторону. Итак, что выходило? Марк вернулся откуда-то из лепрозория, засел в поместье, порой делает вылазки со скуки, убил уже второго человека, если не третьего. Ведь теперь неясно, что же с этим Тобином, о котором никто ничего не слышал много лет! Выкачивает каким-то мудреным способом кровь, думая себя таким образом излечить.

Он сел за стол, достал бумагу для протоколов и с соизволения свидетельницы записал ее слова.

– Возможно, вскоре вы понадобитесь для дачи показаний, – сказал он и вышел.

Но протокол отправился в ящик стола в присутствии, Бриедис протянул с ним два дня, ибо совершенно не знал, как подступиться к такому странному делу, как составить рапорт начальнику полиции. Стал перебирать в архиве незакрытые дела, в которых могли появляться детали с обескровливанием, но вновь был увлечен в водоворот других правонарушений.

Почти тотчас же еще одно дело привело к чиновнику, занимающему пост в Полицейском управлении. О смерти кухарки пришлось позабыть. Опять дотошного пристава взяли за грудки и велели поступиться совершенно неуместным чувством справедливости. Теперь ни к вице-губернатору, ни к губернатору Бриедиса не пустили, его помощник – штабс-ротмистр Михаил Ярославович Гурко встал спиной к двери кабинета в полицейской части и долго рассказывал Арсению, как издревле повелось нести службу полицейским чиновникам.

– Если еще раз моя коса найдет на чей-то камень… – начал сквозь зубы Бриедис. Но в лице Гурко появлялось одно и то же выражение после горячечных слов пристава, мол, да ради бога, я на твоем месте буду как мышь, часть процветать станет. И Бриедис вспоминал о мертвой художнице, которую продержать в морге разрешат до следующего четверга, а потом ее дело и дело кухарки Даниловых придется закрыть за неимением улик и подозреваемых.

Смерть Камиллы никого не растрогала, никто не приходил за нее просить. Убивать ее было совершенно некому, красть у нее было абсолютно нечего. Ценным не были даже ее картины, хотя она закончила какую-то громкую студию под руководством какого-то знаменитого парижского живописца. Смерть кухарки делала гибель Камиллы еще более необъяснимой для всех. Воистину, если сказать кому о таком – сочтут сумасшедшим, обсмеют. Бриедис знал, что искать, знал где, но Синие сосны были для него запретным царством.

Прошло две недели со смерти Камиллы, и в участок явился человек, одетый в черную крылатку. В руках – полосатый шарф, голова непокрыта. Юноша совсем не старше Данилова, служащий в Главной почтовой конторе на углу Карловской и Господской улиц. И прежде чем Бриедис, побледневший от ярости, ибо он узнал и крылатку, и полосатый шарф, и лицо негодяя, успел на него наброситься, тот поднял руки и скороговоркой поведал, что явился с повинной. Он долго мучился, что совершил нападение на полицейского, что ему вместо Данилова попался Бриедис, боялся, что тот действительно его сыщет, как обещал. Бледный, с трясущимися пальцами, горе-убийца даже сесть боялся перед столом пристава, жался в угол с поднятыми руками. Но Бриедис уже успел успокоиться и велел тому говорить.

Началось все как в рассказе кухарки: остановилась черная карета, его пригласили сесть, внутри сидел человек, одетый во все черное, на лице – чумная маска.

– Предложил двадцать империалов золотом, если я подстерегу Данилова, проживающего в нескольких шагах от почты, и оставлю в его теле этот кинжал.

Он боязливо положил на стол перед приставом стилет изящной английской работы. Бриедис сжал челюсти, глянув на длинный кинжал с изящным тонким клинком, рана от которого до сих пор ныла в сырую и дождливую погоду.

– Что, не получили своих денег? – холодно спросил он.

– Не нужны мне они! – со слезами на глазах вскричал почтовый служащий. – Бес попутал, каюсь. Двадцать золотых империалов на дороге не валяются, а этого Данилова я каждый день вижу, он учителем служит в женской гимназии, живет один в старом особняке, его убить – раз плюнуть. Тем более сейчас, когда из-за выставки весь город вверх дном. Вот я и подумал… «тварь ли я дрожащая или право имею».

– Тьфу, опять книжки. А не вы ли в вечер четверга 23 мая явились к нему домой с револьвером?

Парень побледнел и схватился руками за стул, на который все же сел.

– Нет, нет… я только клинком. И Ворон этот явился 25-го, в субботу. Я, правда, повиниться хочу, вот, даже эту крылатку проклятую надел нарочно, чтобы вы меня вспомнили. Купил, чтобы никто не узнал из почты… пять рублей истратил… а все зря. Проверить хотел… смогу ли…

– Проверили, горе-Раскольников? – Бриедис встал. – Сейчас позову письмоводителя, и вы все это еще раз перескажете.

Но когда Арсений вернулся с письмоводителем, почтовый служащий распростерся черной бесформенной массой у ножек казенного стола лицом вниз и бился в судорогах, ботинок его правой ноги отбивал нервный такт по полу.

Почти тотчас же в кабинет вбежал штабс-ротмистр Гурко.

– Что тут у вас? – непонимающе крикнул он. – Драка?

Они медленно развернули мальчишку. Лицо его было искаженно мученической судорогой, глаза вырывались из глазниц и походили на переваренный куриный белок, руки и ноги приняли какую-то неестественную, выкрученную форму, продолжали