Человек с клеймом - Джоан Роулинг

часть детства, и где ее мать и отчим устраивали экстравагантные, заполненные наркотиками вечеринки, на одной из которых десятилетняя Шарлотта случайно приняла ЛСД. Она настаивала на том, что презирает условности своего класса, винила в своих несчастьях школы-интернаты и родственников и утверждала, что теперь, освободившись от них, хочет от жизни только простых удовольствий и настоящего человеческого общения. Именно эту часть Шарлотты Страйк одновременно любил и жалел, и которую в начале их романа он позволял себе считать "настоящей" Шарлоттой.

Однако с возрастом и опытом он невольно осознал, что любимая им женщина – хамелеон, что она многогранна и часто склонна к манипуляциям, в ней таится множество других сущностей, столь же реальных, как и его любимая часть. Перепады между этими разными сторонами ее личности происходили неожиданно; внезапно развлечения, которые Страйк мог себе позволить на зарплату военного полицейского, казались ей скучными и ограничивающими, и она объявляла о желании провести роскошный выходной на скачках с шампанским и крупными ставками или съездить в Марракеш с друзьями из высшего общества, включая "Саши" и "Вала", потому что "давай, дорогой, будет весело", а потом насмехалась над Страйком за его нерешительность и буржуазную зацикленность на экономии и честности.

– О, конечно, Саши – ужасный лицемер, – сказала однажды Шарлотта, смеясь, когда Страйк выдвинул это обвинение против ее сводного брата после званого ужина, на котором Саша и другой богатый актер рассуждали о социализме, поедая третье блюдо. – Мы все знаем, что он голосует за тори, и нет такой хитрости в уклонении от налогов, от которой он бы отказался. Успокойся, дорогой, ты слишком серьезно относишься к таким вещам.

Во время маниакальных эпизодов, которые время от времени охватывали Шарлотту, она задавалась вопросом, почему Страйк так заботится о том, чтобы публичный образ совпадал с частной моралью, если человек при этом интересный и стильный. Зачем ему раздражать и смущать всех придирками, основанными на собственном опыте бедности и нищеты? И возникали споры, в ходе которых она обвиняла Страйка в скупости и отсутствии радости, а если он напоминал ей о том, что она говорила за несколько дней или даже часов до этого о своей ненависти к двойным стандартам, лицемерию и материализму, следовал внезапный взрыв ярости: она метала в него дикие обвинения – что он ее ненавидит и презирает, считает пустой и поверхностной, – а затем следовали либо саморазрушительное пьянство, либо швыряние предметами, а чаще и то, и другое.

Единственным членом семьи, к которому Шарлотта никогда, ни при каких обстоятельствах, не испытывала любви, была ее мать. Оба родителя, желавшие сына после старшей сестры, считали Шарлотту лишней. Страйк всегда видел от Тары лишь презрение и недоброту, которые, как он всегда считал, были обусловлены их близким внешним сходством: самовлюбленная Тара ненавидела видеть свою утраченную юную красоту, подмигивающую ей над завтраком. Никогда, ни до, ни после, он не видел, чтобы родитель и ребенок ненавидели друг друга так, как Тара и Шарлотта, и он приписывал большую часть психической нестабильности Шарлотты детству, полному пренебрежения, которое порой доходило до открытого насилия.

Скрытый материнский инстинкт Тары наконец пробудился с появлением Саши, плодом ее третьего брака. Тара обожала своего единственного сына, совершенно довольная тем, что видела свои черты в мужском обличье, и он стал единственным человеком, о котором гедонистичная, глубоко эгоцентричная Тара заботилась так же сильно, как о себе. В результате Саша был единственным человеком в семье Шарлотты, где царили пьянство и наркотики, кто мог искренне сказать, что его детство прошло в полном счастье.

Конечно, это была не вина Саши, и Страйк его не винил. Его обида проистекала из того, как Саша вел себя, когда стал достаточно взрослым, чтобы заметить бессердечие Тары к его сестре. Саша был единственной живой душой, которая могла бы хоть как-то вмешаться, но попытки самоубийства Шарлотты и ее пребывание в психиатрических клиниках всегда оставались незамеченными ее сводным братом, который никогда не навещал ее, не звонил и не упоминал ни об одном из них после того, как они проходили. Когда Шарлотта чувствовала себя хорошо, Саша был рад общению с ней, потому что она была остроумной и украшала любую компанию. В противном случае, по мнению Саши, Шарлотты, казалось, не существовало.

Был один-единственный случай, когда Страйк обратился к молодому человеку за помощью. Несмотря на ее частые нападки на это место, Шарлотта была полна решимости отпраздновать свое тридцатилетие с размахом в Хеберли-хаусе. Страйк предвидел множество драматических и конфликтных ситуаций в попытке организовать мероприятие в Хеберли, и пытался убедить Шарлотту, что вечеринка в Лондоне или даже выходные, проведенные с ним, были бы предпочтительнее, но безуспешно. Шарлотта хотела шампанского и канапе, двести человек в черных галстуках, набитых в бальный зал, фотографий на широкой лестнице и фонарей, развешанных на деревьях оленьего парка, а отсутствие энтузиазма со стороны Страйка по поводу этого плана было неизбежно воспринято как обуза и пренебрежение. Возможно, какая-то часть Шарлотты, которая когда-то была заброшенным, нелюбимым ребенком, пыталась доказать себе свою ценность в глазах семьи, а может быть, она намеренно создавала ситуацию, которая могла привести к взрыву. К тому времени Страйк уже познакомился с опасной стороной Шарлотты, которая порой стремилась ранить себя как можно глубже и масштабнее.

Два месяца вполне предсказуемого конфликта с Тарой перед вечеринкой привели к тому, что Тара отменила половину договоренностей и объявила, что проведет день мероприятия в Санкт-Морице с сыном. Не зная, что Тара сообщила эту сенсационную новость по голосовой почте, Страйк, который в то время был в отпуске из армии, вернулся в квартиру Шарлотты после пинты пива со своим старым другом Ником и не обнаружил там никаких признаков своей девушки, кроме черного кружевного платья, которое она планировала надеть на вечеринку в Хеберли, лежащего клочьями на полу спальни, и пятен крови на раковине в ванной. Она не отвечала на телефон и не вернулась в тот вечер. На следующее утро, не сумев связаться ни с кем из семьи, он позвонил Саше.

Когда он ответил на мобильный, Саша находился в лаундже первого класса в Хитроу, среди той самой светской публики, в сфере которой вращалась Тара. Новость о том, что его сестра исчезла, оставив после себя следы крови и разорванное платье, ни в малейшей степени не повлияла на его хорошее настроение. Хотя двадцатилетний Саша разговаривал с человеком на десять лет старше его и с гораздо большим жизненным опытом, он уставшим от жизни тоном сказал Страйку, что психотерапевт Тары