Ответ знает только ветер - Йоханнес Марио Зиммель

— Алло, да?

— Анжела, это я, Роберт.

— Это чудо! Так не бывает!

— Что чудо?

— Я уже час сижу перед телефоном, напряженно смотрю на него и заклинаю его. Я сто раз повторила: Роберт должен позвонить, он должен позвонить, сейчас он позвонит, ну, пожалуйста, пожалуйста, я хочу услышать его голос. Я должна услышать его голос. Я не могу ждать до вечера. Я должна знать, что случилось. Что случилось, Роберт?

Я звонил из кабинки телефона-автомата на почте дюссельдорфского аэропорта. Я сказал Анжеле, что вынужден лететь во Франкфурт и что вечером встречусь со своим адвокатом.

— И потом ты сразу позвонишь мне, хорошо?

— Конечно.

— А когда ты ко мне вернешься?

— Этого я пока не знаю.

— О, Боже!

— Может быть, вечером уже буду знать.

— А если нет? Если это продлится дольше?

— Значит, мне придется остаться здесь на какое-то время. Это моя работа, Анжела.

— Я знаю. Я знаю, Роберт. Только, видишь ли…

В трубке раздался какой-то грохот, который все усиливался.

— Что ты сказала? Что ты сказала? Я ничего не слышал! — завопил я.

— Подожди, пока грохот утихнет.

В кабинку донесся голос из динамика:

— Внимание! Пассажиров рейса № 645 Дюссельдорф — Франкфурт просят пройти на посадку в автобус через выход четырнадцать. — Потом то же самое объявили по-французски.

Грохот исчез.

— Теперь я опять тебя хорошо слышу.

— Роберт, ты добился, чего хотел. — Голос Анжелы то снижался до шепота, то затихал совсем. — Ты добился… Я… Я тоже тебя люблю. О, Боже, мне кажется, я не могу больше жить без тебя. Нет, не кажется, я это знаю! Я это знаю! А ты так ужасно далеко от меня.

— Но мы все равно вместе.

— Да, Роберт, да!

— Я тоже не могу без тебя… — Опять раздался грохот. Я стал ждать. Голос из динамика повторил призыв к пассажирам рейса № 645 на Франкфурт пройти на посадку. Грохот утих через какое-то время, которое показалось мне первой секундой вечности. — Я тоже больше не могу жить без тебя.

— Нынче ночью я не могла заснуть ни на минуту. То, что мы делаем, безумие.

— Какое сладостное безумие.

— Нет, Роберт, это грех. Не думай, что все как-то само собой обойдется. То, что мы делаем, это запретный путь.

— Кто его запретил?

— Он запретен, потому что мы причиняем боль другому человеку. И запрет этот — от Бога. И то…

— А мне все равно, что Бог…

— Дай мне договорить! И то, что я хочу сказать, ужасно.

— Что же ты хочешь сказать?

— Что и мне все равно! Совершенно все равно! Видишь, как сильно я тебя люблю, несмотря на то зло, что мы творим? Несмотря на все? Как сильно я тебя люблю, тебя, кого я еще по-настоящему и не знаю?

— Я…

— Ты позвонишь после разговора с адвокатом, да? Я буду ждать. Даже если это будет в пять утра. Ты позвонишь, да?

— Да, — сказал я.

В трубке опять загрохотало. Я опять не мог разобрать ее слов. Динамик в третий раз пригласил пассажиров, вылетающих во Франкфурт. А грохот не кончался. Не было никакого смысла еще ждать. Я положил трубку на рычаг и направился к окошку почтового отделения, чтобы заплатить за разговор. Потом бросился — да, именно бросился со всех ног, — вдруг оказалось, что я еще могу бегать — к цветочному магазину. Там я дал молоденькой продавщице точный адрес Анжелы.

— На двести марок роз «Соня», — сказал я. — Позвоните в Канны. Я прошу цветочную лавку «Флореаль» на площади Гамбетты. Вы найдете ее телефон в вашем справочнике.

— Разумеется, сударь. Приложите какую-то записку?

— Двести марок.

И что еще?

— Да, конечно, записку. Я сейчас напишу. — Я быстро набросал несколько слов и расплатился. К двумстам маркам добавилась плата за телефонный звонок в Канны.

И вот я понесся со своей дорожной сумкой по бесконечному коридору аэропорта. Стопа начала побаливать. Но я несся и несся вперед. У выхода № 14 меня уже ждал стюард.

— Вы во Франкфурт?

— Да.

— Автобус уже отъехал. Но вас подбросят к трапу на «фольксвагене».

— Спасибо. — Сине-желтый «фольксваген» «Люфтганзы» с работающим двигателем стоял на поле у самой двери. Едва я успел плюхнуться на сиденье, как водитель рванул с места. Дверца захлопнулась.

— Важные господа не имеют обыкновения поторапливаться, — злобно обронил водитель, совсем еще юнец с мрачным лицом, усеянным прыщами.

Я подумал, что он только потому так зол, что у него прыщей полно. Нога болела уже по-настоящему. А сердце колотилось с такой силой, что казалось, оно уже готово выскочить из гортани.

Анжела меня любит. Она меня любит. Я — самый счастливый человек на свете, думал я, глотая две таблетки сразу. Когда я встречусь с этим Фредом Молитором во Франкфурте, Анжела уже получит розы.

«Фольксваген» по широкой дуге подкатил к лайнеру, на трапе которого стояла одинокая стюардесса, уже не скрывая нетерпения. Я выскочил из машины и заковылял по трапу наверх.

— Из-за вас мы вылетим с опозданием, — сказала стюардесса.

Она была очень хорошенькая и очень сердитая. Моя теория насчет прыщей, видимо, не соответствовала действительности.

В записке, которую Анжела получит вместе с розами, значилось: